Талтос

Она снова посмотрела на Мону так же, как смотрела на нее наверху. Они сидели друг напротив друга, как сидели недавно Мона и Роуан, только Мона теперь была на месте Роуан, а Мэри-Джейн на месте Моны. Мэри-Джейн смотрела на серебряную вилку Моны, но вдруг замерла и, прищурившись, уставилась на Мону.

— Что такое? — спросила Мона. — Ты на меня смотришь, как будто что-то случилось.

— Каждый, кто смотрит на тебя, когда ты беременна, смотрит именно так, как только узнает об этом.

— Это я поняла, — кивнула Мона. — Но ты смотришь как-то иначе. Другие люди тут же начинают смотреть нежно, как-то одобряюще, но ты…

— Что значит — «одобряюще»?

— С похвалой, — ответила Мона.

— Я собираюсь получить образование, — заявила Мэри-Джейн, встряхивая головой. И опустила свою вилку. — Что это за символы на серебре?

— Сэра Кристофера.

— Думаешь, мне уже поздно стать по-настоящему образованной особой?

— Нет, — сказала Мона, — ты слишком умна, для того чтобы поздний старт мог оказаться неудачным. Кроме того, ты уже образованна. Просто на другой лад. Я никогда не бывала в тех местах, где побывала ты. Я никогда не брала на себя ответственность.

— Ну, я же не всегда сама этого хотела. Знаешь, я ведь убила человека. Я его столкнула с пожарной лестницы в Сан-Франциско, и он упал с четвертого этажа в переулок и разбил голову.

— А почему ты это сделала?

— Он пытался сделать мне плохо. Он кольнул мне героин и все твердил, что мы с ним должны заняться любовью. Он был чертовым сводником. Я и столкнула его с лестницы.

— И тебя за это преследовали?

— Нет, — покачала головой Мэри-Джейн. — Я никогда никому об этом не рассказывала.

— И я не расскажу, — пообещала Мона. — Но такая сила не так уж необычна в этой семье. Как ты думаешь, скольких девушек погубил тот сводник? Так ведь говорят в таких случаях, да?

Эухения подавала на стол, игнорируя девушек. Телятина выглядела прекрасно — отлично зажаренная и сочная, в легком винном соусе.

Мэри-Джейн кивнула:

— Множество девушек. Идиотки.

Эухения поставила на стол холодный картофельный салат с горошком, приправленный маслом и чесноком, — еще одно особое блюдо Майкла Карри. Эухения шлепнула большую ложку салата на тарелку Мэри-Джейн.

— А у нас есть еще молоко? — спросила Мона. — А ты что пьешь, Мэри-Джейн?

— Мне кока-колу, пожалуйста, Эухения, если ты не против. Хотя я прекрасно могу сама встать и взять ее.

Эухению взбесило такое предположение, в особенности исходившее от никому неведомой кузины, к тому же неотесанной деревенщины. Она принесла банку и стакан со льдом.

— Ешь, Мона Мэйфейр! — сказала Эухения. И налила ей молока из коробки. — Ну, давай же!

Мясо показалось Моне ужасным на вкус. Она не могла понять почему. Она ведь любила такую еду. Но как только перед ней поставили тарелку, она вызвала у нее отвращение. Возможно, дело было в обычной тошноте, а это доказывало, что все идет как положено. Амелия говорила, что так и должно быть в течение шести недель. То есть она так говорила до того, как заявила, что ребенку уже три месяца.

Мона склонила голову. Обрывки последнего сна кружили в памяти, весьма упорные, полные ассоциаций, но уносились прочь с реактивной скоростью, как только Мона пыталась их уловить, удержать, понять весь сон.

Она откинулась назад. И медленно выпила молоко.

— Только коробку не съешь, — сказала Эухения, нависавшая над Моной, морщинистая и торжественная, не сводившая глаз с нетронутой еды на тарелке.

— Она будет теперь есть только то, что ей необходимо, ведь так? — услужливо спросила Мэри-Джейн, стараясь помочь.

Милая девочка. Она уже слопала свою телятину и шумно собирала с тарелки каждый кусочек грибов и лука, какие только могла поймать вилкой.

Эухения наконец-то отошла.

— Эй, хочешь это? — спросила Мона. — Возьми. — Она подвинула свою тарелку к Мэри-Джейн. — Я не трогала.

— Ты уверена, что не хочешь?

— Меня от этого тошнит. — Мона налила себе еще стакан молока. — Ну, я, вообще-то, никогда не была особой любительницей молока. Наверное, потому, что холодильник у нас никогда не мог охладить его как следует. Но все изменилось. Все меняется.

— Ну да. А как именно? — спросила Мэри-Джейн, расширив глаза. Она залпом выпила всю колу. — А можно мне еще одну?

— Да, — ответила Мона.

Она проводила взглядом Мэри-Джейн, ринувшуюся к холодильнику. Платье на ней развевалось, как на маленькой девочке. Ноги Мэри-Джейн выглядели прекрасными и мускулистыми — видимо, благодаря высоким каблукам. Впрочем, они выглядели изумительно мускулистыми и в тот день, когда на ней были туфли на плоской подошве.

Мэри-Джейн хлопнулась на прежнее место и принялась жадно поедать подношение Моны.

Эухения высунулась из кладовой при кухне.

— Мона Мэйфейр, ты ничего не съела! Ты вообще живешь только на картофельных чипсах и всякой дряни!

— Убирайся отсюда! — твердо произнесла Мона.

Эухения исчезла.

— Она всего лишь старается заботиться о тебе по-матерински, — сказала Мэри-Джейн. — Почему ты на нее кричишь?