Таксидермист

Когда Гуннар увидел идущую прямо к нему девушку в обтягивающих джинсах, с сумкой в руке, он попросту лишился дара речи. Он в жизни не видел такой девушки. Именно такую он искал всю свою жизнь. Знал, что она смогла бы стать и любовницей, и подругой. Близкой и вместе с тем притягательной. Он понял о ней все за долю секунды. Девушка подходила ему так, как подходят друг другу две руки. Гуннар чувствовал, как отчаянно колотится его сердце.

– Пойду отлить, – сказал он стоявшему рядом Келлстрему.

Проскользнув в зал вылетов и не привлекая ничьего внимания, он прошел туда, где располагались разнообразные технические помещения, еще с тех времен, когда здесь был обычный аэропорт. Здесь и в тех местах, где расквартировали солдат, все выглядело как и раньше, но остальная часть аэропорта обросла конструкциями Иных – наполовину геометрическими, наполовину насекомоподобными, будто их возвели механические шершни. Никто туда не ходил. Можно было заблудиться – блестящие, воняющие ацетоном овальные коридоры разветвлялись, образуя настоящий лабиринт, из стен выступали скрученные пульсирующие формы, похожие на одеревеневшие кишки. Якобы чем ближе к кораблю, тем более странно все выглядело. Якобы там было излучение, способное убить на месте. Запертым в саркофагах людям ничто не угрожало, но забравшийся туда мог плохо кончить. Так что лезть в часть Иных, похожую на безумное осиное гнездо из стали, ни у кого желания не возникало.

Ни у кого, кроме Гуннара.

Тот любой ценой хотел увидеть Иного. Хотя бы раз. И потому нарушил все правила, приказы и советы здравого рассудка.

Три раза.

Тогда он взял с собой фонарь и клубок ниток, совсем как Тезей.

Далеко ему забраться не удалось. Он продирался через извилистые коридоры, будто путешествуя внутри сыра, дважды заблудился и обнаружил, что в лабиринте сдохли его мобильный телефон и кварцевые часы, но так и не сумел увидеть Иного.

Он вообще не увидел никого живого, даже муравья.

Зато нашел дорогу в помещение, в котором появлялись саркофаги – со стороны боксов, так что саркофаги проезжали от него по сторонам, и, спрятавшись в темноте, он мог видеть все помещения, сам оставаясь незамеченным.

Именно туда он теперь пошел, сам не зная почему.

Ему пришла в голову мысль пометить саркофаг девушки. Идея была глупой, поскольку контейнер, помеченный или нет, отправится в свой путь и окажется там, где ему предписано, а Гуннар прибудет лишь через четыре месяца.

В какое угодно место на той планете.

Огромной планете, на которой имелось больше суши, чем на Земле.

Он знал об этом, но все равно пошел. Хотя бы затем, чтобы, по крайней мере, на нее взглянуть.

Она вошла, когда Гуннар уже был уверен, что опоздал. Видел, как она входит во внутренний бокс, и как зачарованный смотрел, как она раздевается. Сняв блузку, девушка уселась в раскрытой раковине саркофага, чтобы стянуть обтягивающие брюки и обувь.

Он смотрел, как она встает, стройная, нагая и золотистая, прячет одежду в небольшую сумку беженца, а потом ложится навзничь в камеру, посреди вившегося вокруг нее, будто болотные испарения, тяжелого пара.

Чавкнув, опустилась крышка, и саркофаг отправился в путь.

Гуннар достал из кармана маркер и, когда контейнер проезжал мимо, поспешными каракулями написал: «Gunnar Halfskoy. I love you».

Он еще успел нарисовать вокруг надписи сердечко.

Контейнер уехал в темноту, а Гуннар пошел за ним.

Свет фонаря тут же пожелтел, будто его высасывала темнота коридора, но что-то все равно было видно.

Гуннар услышал впереди протяжное механическое шипение, затем грохот, с которым упало что-то тяжелое. Он застрял между чем-то твердым и скользким, похожим на сплетение змей, сквозь которое пробивался тусклый свет, зацепился ремнем за сверкающие, будто алмазы, шипы.

А потом ступил в какую-то кучу.

Услышав хруст под ногами, он посмотрел вниз и окаменел. Гуннар стоял по щиколотки в чьих-то вещах – очках, зажигалках, фотографиях, часах и нитках жемчуга. Вокруг простирался огромный круглый зал, залитый тусклым голубоватым светом. Весь он был заполнен огромными грудами всяческих мелочей, распотрошенными чемоданами, распоротыми сумками и брошенной одеждой.

Все это походило на склад в концентрационном лагере – недоставало лишь вырванных зубов.

Посреди находилось свободное пространство, залитое снопом света, в котором рядами стояли пустые саркофаги. Гуннар видел, как они проезжают мимо него в обратную сторону; на одном все еще виднелась намалеванная маркером надпись, обведенная кривым сердечком.

Раздался грохот, будто кто-то перекатывал вагонетки, и из темноты выехали прямоугольные формы, похожие на большие, поставленные торчком игральные карты. Он подошел к ним будто во сне, почти ничего не соображая, ошеломленный до предела.

Он узнал ее.

Стройное тело исчезло, осталась только нервная ткань. Красная сеточка нервов, вплавленная в прозрачную пластину – до мельчайшего волоконца, точно обрисовывающая уже несуществующие очертания тела, более густая на сосках, губах и подбрюшье. Все это походило на карту тела девушки, столь точную, что даже черты остались те же.

И глаза.