Таксидермист

Город выглядел не как после ядерной катастрофы, но явно чувствовалось: что-то не так. Виднелись выбитые стекла в окнах, ограбленные брошенные автомобили в переулках, пугавшие распотрошенным нутром, но их было не так уж много. Город тоже не был полностью пуст – примерно как на рассвете или в какой-нибудь праздник. Прохожих немного, пробки тоже куда-то исчезли. Зато, по слухам, довольно часто находили брошенных младенцев. Людям было трудно забыть, как умильная, только что принесенная из больницы пуся вдруг открывает глаза и визгливым чужим голосом провозглашает межпланетные воззвания. Некоторые потом так и не перестали бояться.

Полицейские ходили патрулями по пять человек, в шлемах и с висящими за спиной автоматами. Время от времени по улице проезжал угловатый бронеавтомобиль Международных сил поддержания порядка, забитый шведами или немцами, прятавшимися от зноя за закрытыми люками.

Перед вокзалом их было больше – бронеавтомобилей, плавящихся от жары в черной форме полицейских. И таких же, как он, – выходивших из переулков и улиц в едином марше в сторону вокзала, несущих багаж размером меньше чем сорок на сорок сантиметров, с дорогими им вещами. Чемоданы, несессеры, сумки. Кто-то даже захватил с собой картонную коробку. Петру стало интересно, что там может быть. Фотографии? Какие-то мелочи? Безделушки? Все интеллектуальное достояние человечества было скопировано и уже находилось на месте, будто высосанное гигантским пылесосом. Священные книги и хлам из списков бестселлеров. Все, что только можно. Стихи и проклятия. Коран и «Ярость и гордость»[14]. Всё подряд.

Забирать с собой ничего не требовалось. Только то, что дорого.

* * *

На вокзале их уже было видно. Еще до того, как шагнуть на ведущую к перронам лестницу, Петр издалека услышал возгласы толпы. Люди приходили каждый раз, когда отходил поезд в аэропорт. Молчаливые эмигранты, спускающиеся между рядами полицейских на перроны, и толпа тех, кто оставался. Иногда последние приходили попрощаться, а иногда – поорать и пошвыряться чем-нибудь из-за складных барьеров из стальных трубок.

Здесь эмигранты впервые хоть чем-то отличались – болтающимся на шее Синим Паспортом, который открывал вход на перрон, и прижатым к себе багажом.

* * *

Они заговорили только в поезде – старой пригородной электричке, покрытой, будто лишаем, гигантскими граффити, с затянутыми сеткой выбитыми окнами. Незнакомые люди вдруг поняли, что скоро они лягут в продолговатые, похожие на саркофаги контейнеры, после чего проснутся уже на Новой Земле. Рядом с теми, кто сейчас ехал в этом поезде, и неизвестно с кем еще.

Для всех это стало очередной неожиданностью. Людей вывозили как попало. Никакого переселения народов и государств. Лишь миллиарды случайно перемешанных контейнеров. У тех, кто лег в них вместе, имелся шанс, что они окажутся вместе и по прибытии, но с уверенностью сказать этого было нельзя. Контейнеры перегружали и транспортировали на разных кораблях, будто ящики с апельсинами. Можно было выбрать двухместный саркофаг, чтобы отправиться вместе с ребенком, но не более того. Если у кого-то имелось несколько детей, кто-то из них мог оказаться на другой стороне планеты. Седлярский подумал, что на поисках пропавших близких можно было бы сделать там, на месте, неплохой бизнес. И это несмотря на всю глобальную Сеть, по сравнению с которой земной Интернет выглядел как телефон из веревки и банки от обувного крема.

Пророчествовали, будто перемешавшиеся колонисты сразу же после пробуждения вцепятся друг другу в глотку – арабы евреям, белые неграм и так далее. Седлярский в этом сомневался. Может, потом, когда уже создадут какие-нибудь клики и группировки. Хотя он скорее подозревал, что самые агрессивные попытаются подчинить себе остальных, вне зависимости от происхождения и цвета кожи или глаз.

За окнами полз пустынный сельский пейзаж. Выжженные от жары золотые поля, голубое небо и яростно сияющее Солнце, наше дневное светило. Прощай, Солнце.

Солнце взорвется.

Кто-то протянул ему открытую бутылку. Глоток теплой водки показался чем-то вроде причастия. Он проглотил ее, нарушив полтора десятка правил, и передал бутылку дальше. Двери вагона были открыты, кто-то сидел на ступеньках, бесстыдно куря сигарету, а над головой Петра перемещались заброшенные поля и покачивающиеся нивы пшеницы, в которых никто не работал.

Иногда попадались бесхозные автомобили – какие-то возле дороги, какие-то в поле. Их забирали с улиц и ездили, пока не заканчивался дармовой бензин, после чего бросали и искали следующие.

Петр окинул взглядом сидевших в вагоне. Некоторые нервно ломали пальцы, уставившись в пол. В воздухе носились клубы дыма от контрабандного табака, но никто не возражал. Кто-то молился, кто-то играл на губной гармошке блюз.

Тот самый, который давно уже звучал у него в голове.

Прощальный блюз.

Farewell Song.

* * *