Таксидермист

Он еще не знал, чем займется. Он мог все. Там, в глуши, закон будет действовать лишь в пределах досягаемости его правой руки. Когда он об этом думал, то чувствовал себя так, будто возвращался домой. Будто его ждала естественная среда обитания.

* * *

В последнее свое утро на Земле Петр не завтракал. Боялся открыть холодильник – неделю назад у него отключили электричество, и теперь из-под дверцы вытекала какая-то бурая вонючая жижа. Он не знал, что это, и не хотел знать. Впрочем, ничего достойного внимания там все равно не осталось.

Он снял с датчика увядший, слипшийся от жары презерватив и закурил самокрутку с контрабандным табаком.

«Прощай, мое гнездышко».

Когда он выходил на лестницу, сирену все еще не было слышно. Государство начинало сыпаться.

Дверь он оставил открытой, как поступали большинство одиноких эмигрантов.

«Прощайте».

Те, кто останется, не получат больше его налогов, зато смогут вволю грабить опустевшие дома. Безработица уйдет в историю, как и давка в автобусах.

Разве что если Солнце все-таки взорвется.

«Прощай, Солнце».

* * *

Внизу в подъезде стоял сосед, прячась в смрадной тени от яростной июльской жары, и загораживал своей раздутой тушей дверь. Специально.

– Куда это ты собрался, сосед?

– А тебе-то что?

– Что-то мне, курва, сдается, что на станцию. Без обид, сосед, но болтают, будто из-за таких, как ты, пособий не станет.

Седлярский взглянул на часы. У него оставалось три с половиной часа. Три с половиной часа на Земле.

– По телевизору говорили. Раз работать некому, то и пособий не будет. Я инвалид, курва. Ты-то, сосед, в порядке, на вино мне давал. Но вот уехать ты, без обид, никуда не уедешь. У каждого есть свои обязанности. А если все уедут, что тогда?

– Придется тебе тогда самому зарабатывать, инвалид ты наш, – ответил Седлярский и шагнул навстречу покачивающейся в тусклом свете подъезда туше, распиравшей изнутри полосатую майку, будто мохнатый пляжный мяч.

– Что?.. Ты это мне?! Да я тебя, урод!.. – зарычал инвалид. Традиционный обмен репликами, предшествующий шумной и беспорядочной драке в подъезде. Этакая вступительная игра.

– Во-первых… – начал Седлярский, не останавливаясь ни на миг, – ты стоишь у меня на дороге. Во-вторых…

Сосед так и не узнал, что будет во-вторых. Собственно, Петр и сам этого не знал. Один из неписаных законов уличной вступительной игры гласил, что не стоит ждать завершения спора, когда будут исчерпаны все аргументы. Так было со времен палеолита, и так же происходит как среди орангутангов, так и котов на крыше. И потому, едва сказав «во-вторых», Седлярский левой рукой ухватил замешкавшегося соседа за морду.

Тот машинально поднял руки и тотчас же получил могучий пинок в промежность, тяжелым ботинком фирмы «5.11», специализирующейся на одежде для наемников и охранных предприятий. Усиленный кевларом носок вонзился под брюхо соседа, на мгновение погрузившись в него будто в мешок с жиром.

Особого эффекта это не произвело. Толстяк лишь застонал и двинулся вперед словно разъяренный бык.

На одно кошмарное мгновение Петру показалось, что ему конец. Однако нервный импульс в мозгу соседа, явно застрявший в пробке из-за вызванных алкоголем дорожных работ, пробился, яростно сигналя, сквозь редко используемые нейронные сети и, запыхавшись, ворвался в болевой центр, когда громадные кулаки были уже в пути.

Сосед внезапно замер, будто налетев на прозрачную стену, обхватил свое непомерное брюхо и согнулся пополам, словно рожающая тюлениха.

Седлярский опустил руки, которыми пытался заслониться, и взглянул на соседа, отвешивавшего ему некое подобие поклона. Толстяк уперся ладонью в цементный пол, чуть приподнялся, и его стошнило на лестницу.

Петр подобрал рюкзак, обошел толстяка сбоку и для надежности еще раз пнул его под ребра. Тот взвыл и тяжело повалился на бок, словно издыхающий буйвол.

– Прощай, сосед, – сказал Седлярский. – Попрощайся от моего имени со всеми такими же, как ты. Farewell.

На улице его все еще трясло от злости и напряжения, но он не знал, что тому виной – драка или отъезд. Странно было идти по знакомым улицам, сознавая, что это в последний раз. Окончательно и бесповоротно. Это не Австралия. Там, по ту сторону великой пустоты, он будет смотреть на Солнце, выискивая его ночью среди созвездий. И это будет свет из тех времен, когда люди еще сидели в пещерах. Он даже не узнает, взорвалось ли оно в конце концов. Если звезда превратится в сверхновую, это станет видно только через тысячелетия. Все его предки – Писарро, Лейф Эриксон или Васко да Гама – могли вернуться из своих новых земель. Седлярского ждало путешествие в один конец.

Ему все равно было некуда возвращаться.

* * *