Таксидермист

Он упаковал шляпу – классический черный котелок в круглой коробке из «Хэрродса». Котелок, который он купил шутки ради, когда хотел стать англичанином.

Причина третья: запрет на ношение котелка.

Прощай, Зеленый остров, лишившийся пабов, трубок, виски, стаканчика шерри, каминов и котелков. Прощай, Англия, уже переставшая быть Англией. Goodbye, свергнутая с трона Корона. Farewell.

– Только то, что вы любите. Воспоминания, – сказали младенцы.

Примерно тогда он понял, что на всей планете для него нет места.

Сперва он говорил «эта страна». Потом – «этот континент».

А после путешествия в другое полушарие перестал что-либо комментировать. Он пытался найти себя в Штатах, в Аргентине и в Австралии. Оказалось, что в целом существуют две разновидности мест – цивилизованные, скучные, комфортные и нашпигованные бесчисленными запретами в заботе о безопасности, а также одичавшие регионы, полные невообразимой нищеты и анархии. Царство Калашникова, где тираническая власть находилась в руках обдолбанных подростковых банд. У одинокого белого без права на ношение оружия там было не больше шансов выжить чем у слезы в костре. Где-то он задыхался под тяжестью сверкающего плюшевого тоталитаризма, а где-то, может, и нашел бы себе место, если бы только получил в распоряжение бригаду моторизованной пехоты.

И что толку тогда в эмиграции?

«Dear John».

Когда-то давно, во время Большой войны, солдаты называли такие письма «дирджонами». «Я получил дирджон», – говорили они. Они были на фронте, а их подруги, невесты и жены оставались дома, присылая письма, начинавшиеся со строк: «Мой милый и любимый», «Джонни» или «Мусик-пусик». А потом мусики-пусики исчезали, оставалось лишь официальное: «Дорогой Джон». Сразу ясно, что дальше читать незачем. «Я кое-кого встретила, он летчик (адвокат, ответственный молодой человек). Я не могу ждать до бесконечности, эта война никогда не закончится, мне нужно думать о детях, а ты подыхай в Арденнах, по шею в грязи, и пусть тебя пристрелят в задницу.

Пока.

Целую, Мусик-пусик».

Петр тоже получил свой «дирджон». В Англии.

Даже без «дорогой». Просто Петр.

Он положил письмо в рюкзак, вместе с воспоминанием о своем доме, который они построили в далеком Сувалкском воеводстве, вдали от крысиных бегов, социального государства или общественной солидарности, в зависимости от того, кто был в это время у власти. Собственный дом, словно с рождественской открытки. С собственной художественной кузницей и огромной кухней, к которым он собирался добавить коптильню, винокурню и миниатюрную пивоварню. Полностью самодостаточный, как первые дома-крепости, возводившиеся после падения Римской империи. Цитадель для двоих.

Счастье было так близко.

«Петр».

Анита из этого всего выросла. Ее утомила борьба со всем миром. Она поняла, что он никогда не повзрослеет и вечно будет избегать ответственной роли, которую предназначила ему жизнь в обществе. Время первопроходцев и белых пятен на карте миновало. Она созрела, и ей требовался кто-то надежный, тот, кто даст ей ощущение безопасности. Ей хотелось воспитать своих детей с чувством ответственности и уважения к обязанностям. Петр не мог понять, откуда у нее взялся такой язык. Ей что, сделали операцию? Или кто-то диктовал?

Он добавил свой «дирджон» к коллекции любимых вещей, вместе с фотографией Аниты и ключом, который успел выковать в своей кузнице, прежде чем ему пришлось все продать, чтобы заплатить налог.

Так советовали младенцы.

«Заберите с собой то, что любите».

Причина четвертая: «дирджон».

«Прощай, Анита. Прощай, мой внезапно повзрослевший черный ангел, ищущий государственного „чувства безопасности“. Farewell, моя красавица, которая выросла и перестала быть человеком».

Причина пятая: его кузница.

«Прощайте, законы о труде, обязательные взносы, уравнительные налоги и правила техники безопасности. Прощайте, запреты на производство „опасных орудий“.

Я разожгу свой горн где-нибудь в другом месте».

И потому, собственно, ему было все равно, взорвется Солнце или нет.

Когда появились Иные, буквально через несколько дней после того, как заговорили младенцы, ему было даже все равно, прибыли они, чтобы завоевать Землю или чтобы сделать людей своими рабами. Он смотрел на все это со стороны, с полнейшей обреченностью. На диски, бесшумно и страшно плывшие по голубому весеннему небу, – огромные, блестящие, будто ртутные линзы, если смотреть на них с расстояния в километр, и черные – будто колодец в вечность, если они пролетали над головой.

У них имелись даже диски! Гребаные летающие тарелки.

Ну и истерика же началась!

Люди метались, словно стадо кур при виде птеродактиля. Некоторые впали в ступор, некоторые поступили вполне предсказуемо, молясь и рыдая, пытаясь сбежать в деревню и запастись мукой под кроватью. Если верить прабабкам, следовало еще запасать соль, спички, свечи и консервы, но все это уже успело оказаться в запретном списке. Сделать запас консервированных овощей вряд ли бы удалось.