Таксидермист

Он поехал в отпуск в Сибирь, чтобы хоть раз в своей упорядоченной жизни сделать что-то настоящее. Чтобы сбежать от пластикового мира Москвы и рекламных кампаний. От унылых семидесятых.

Так что же все-таки: его жизнь была скучной, монотонной и плоской или же попросту существовала лишь в его воображении?

Мама, Вера, Горыпин и другие близкие ему люди – неужели и они тоже?

Существовала охотничья избушка в тайге. Существовал также белый, словно бельмо, буран. По крайней мере, в этом можно было не сомневаться. Что дальше?

Иван опер гитару о бедро, опрокинул одним глотком полстакана и пробежал пальцами по грифу.

– Первача я взял ноль-восемь, взял халвы, пару рижского и керченскую сельдь, и отправился я в Белые Столбы на братана да на психов поглядеть. Ах, у психов жизнь – так бы жил любой: хочешь – спать ложись, хочешь – песни пой! Предоставлено им вроде литера – кому от Сталина, кому от Гитлера…[9]

Корпалов вдруг понял, что весьма удобная и в некотором смысле очевидная теория, будто он имеет дело с сумасшедшим, во многом опирается на достаточно шаткие аргументы. В конце концов, существовали вещественные доказательства. Больной разум Ивана Ивановича мог породить воспоминания о правящей Россией страшной тирании, о лагерях и полурабской общественной системе, выдумать сатанинских Лениных или Сталиных, но со всей определенностью не мог породить пачку писем, черные уродливые резиновые сапоги, набитые трухой странные сигареты, не мог произвести на свет кривой спичечный коробок или аляповато сделанную ложку.

С другой стороны, столь коварные и могущественные заговорщики, образ которых рисовал в своих рассказах Иван Иванович, вполне могли построить дачу Горыпина и заказать где-нибудь ее обстановку. Они могли даже возвести бутафорский городок Уйгурск.

Корпалов видел тот мир – во сне. Значит ли это, что все-таки он его помнил?

У него похолодели лицо и руки. Никогда в жизни ему еще не бывало столь страшно. Ему казалось, будто он сейчас лишится чувств. Он помнил только тайгу, снег и ветер. Аэропорт, сборы в дорогу, разговор с Горыпиным в грузинской кафешке, последние дни перед отпуском – все выглядело далеким и нереальным. Неужели все это было только позавчера?

Кто может поручиться за собственные воспоминания?

Две кучки вещей расположились друг напротив друга на столе, будто вражеские армии.

Иван Иванович перестал играть и оперся подбородком о сплетенные на корпусе гитары руки. Он тоже смотрел на вещи, грустно качая головой и будто пробуя на вкус свою невольную победу. Он предпочел бы проиграть, но, увы, выиграл.

Еще нет.

Корпалов глотнул водки, вздрогнул и закусил осетриной.

Еще не конец.