Таксидермист

Когда Корпалов брился, глядя в зеркало на собственную ничем не примечательную физиономию, ему вдруг вспомнилась передача, которую он видел месяц назад, еще в Москве. Две фотографии. На одной – строгое, будто высеченное из гранита, лицо молодого капитана-летчика. Серо-голубая форма, эмблема с крылышками на фуражке. Офицер гвардейской авиации. На второй – то же самое лицо, но уже без военной формы. Выбритые волосы, бурая бесформенная одежда, ввалившийся беззубый рот, широко раскрытые в ужасе глаза. Тот же капитан-летчик, но уже после того, как провел несколько лет в гостях у граждан Социалистических Штатов Америки. Тот же капитан, сбитый во время разведывательного полета где-то над Аляской. Вместо высеченного из гранита подбородка – ввалившиеся щеки и пересекающий рот шрам. Как будто два разных человека.

И глаза, в которых навсегда застыл, будто базальт, заполярный ужас.

Такие же, как у Ивана Ивановича.

Корпалов помнил также сухой деловитый голос диктора, рассказывавший о пытках и трудовых лагерях на Аляске и во Флориде. О казнях и какой-то кошмарной процедуре, из-за которой гвардейский офицер, патриот и член элиты, чудом вновь обретя свободу, мог лишь произносить идиотские лозунги о рабочих Америки и стране правильной социалистической политики под управлением философов, подобной Республике Платона. О счастливых коммунах, основанных еще первыми поселенцами. О трейд-юнионах, совершивших революцию на страшном фоне Великого кризиса. Сидя в студии, летчик механически повторял, что личность не важна, важно лишь благо трудящегося класса, а также этнических меньшинств. И новое страшное словечко из уст диктора – «промывка мозгов».

В кухне был накрыт стол для завтрака. Шипел электрический самовар, на блюдцах и разделочных досках были разложены осетрина, вяленая рыба, икра из банки и огурцы, краковская колбаса и ветчина.

Корпалов обычно в такое время обходился булкой с джемом и кофе.

И уж точно он не выпивал с самого утра бутылку «Смирновской».

Гость стоял у стола по стойке смирно и улыбался. Перед его стулом послушно расположилась миска манной каши.

– Иван Иванович, вы же в гостях, – возмутился Корпалов. – Как так можно?

– Андрей Степанович, иначе мы никогда не договоримся. Сядем как люди. Как русские. Выпьем и попробуем хоть что-нибудь из всего этого понять. Я думал над этим всю ночь. – Он сел и налил чаю. – К примеру – как далеко отсюда до моего лагеря? Меня вывели на несколько сот метров за ворота в тайгу. Видимо, хотели инсценировать побег. Потом приказали идти вперед, и тогда меня окутал странный светящийся туман. Наверно, рассветный. Я в самом деле побежал, не потому, что верил, будто это чем-то поможет, но предпочел так, на бегу… Все лучше, чем на коленях. Трудно объяснить, но я уже почти не боялся. Бег помогает. Вот только они никак не могли в меня попасть. Будто стреляли в другую сторону или издалека – судя по звукам выстрелов. А ведь когда я побежал, нас разделяло метра два, самое большее три. У одного из этих гэбешников, Сусанова, был автомат. И я знаю, что он стрелял очередью. Так почему же не попал?

Потом я бежал где-то с полчаса, – продолжал гость. – Больше я вряд ли бы сумел. Я летел, будто у меня выросли крылья, но я слишком слаб. Сколько я мог пробежать? Человек бежит со скоростью пятнадцать, может, двадцать километров в час – если здоров и тренирован. Мой бег – это самое большее трусца. Впрочем, я наверняка еще и петлял. А вы как далеко отсюда меня нашли?

Корпалов помешал чай и задумался.

– Не дальше пятнадцати километров. Была буря. Я ехал медленно. Боялся сбиться с дороги.

– Кстати – откуда тут вообще взялась дорога?

– Не понимаю. В Сибири может не быть ничего, но дороги должны быть, и притом хорошие. Впрочем, это никакая не автострада, скорее отмеченный вешками тракт. Иначе здесь просто жить было бы невозможно.

– Так или иначе, мой лагерь должен находиться не больше чем в двадцати километрах отсюда. Пока бушует метель, мы в безопасности, но, когда она прекратится, вызовут вертолеты, стянут военных, собак, милицию. Нас найдут, Андрей Степанович. Если только…

– Если что?

– Во-первых – если они решат, что я никак не мог выжить. Тогда просто поищут один день, собственными силами, пытаясь найти тело. Но нас они все равно могут обнаружить. Тут недалеко. Есть еще другой вариант. Безумный, но у нас все возможно.

– Какой?

– Сперва выпьем.

– Прошу прощения, Иван Иванович, но прямо с утра… Собственно, я почти не пью водку. Если хотите – выпейте, но…

– А кто тут говорит, что нужно напиваться? Пару стопок. Как иначе разговаривать?

Хрустнула пробка, забулькала замерзшая густая жидкость, маслянисто стекая в огромный граненый стакан, предназначенный для кваса или сока. Корпалов вытаращил глаза. Иван Иванович повернул бутылку и прищурился, читая этикетку.