Таксидермист

– Малый вперед! Курс тридцать пять! Палубной команде наверх! Готовиться к швартовке! Бегом! Артиллерийские расчеты – на посты! Приготовить погрузочные люки! Выдвинуть кнехты! Быстрее, народ! – И уже нормальным голосом он добавил в сторону центрального поста: – А свой радиопеленгатор можете в задницу себе засунуть.

* * *

Корабль обеспечения «Оксфольт» оказался переделанным угольным транспортом, покрытым остатками зеленой краски и ржавыми потеками, невесть зачем скрывавшимся за шведским флагом. Как будто кто-то мог поверить, что ощетинившиеся зенитными орудиями верхние палубы принадлежат нейтральному судну.

Все происходило в темноте и оттого выглядело слегка нереальным. Крики матросов, ряды больших кранцев, свисавших между бортами подобно гигантским колбасам, спускавшиеся сверху в погрузочные люки мешки с провиантом, покачивающиеся на шлюпбалках торпеды, толстая гофрированная змея подачи топлива, свешивавшаяся над кормой диковинной пуповиной.

Небо синело.

Возле балластной цистерны слышалось шипение сварочных аппаратов, сверкающие искры от которых, несмотря на защитные экраны, наверняка были видны на многие мили. Внутри подлодки оставили лишь слабый красный свет. Команда металась по палубам, матросы с охапками буханок хлеба и кругами сыра сталкивались с теми, кто менял аккумуляторы или носил запчасти. Хаос. Стармех носился между ними, будто ошалевший папуасский шаман, руководя ремонтом.

Рейнхардт вместе с капитаном поднялись по трапу на борт «Оксфольта».

Субмарина нового поколения могла казаться роскошной, но только подводникам. Здесь под ногами стелился красный ковер из кокосовых волокон, в глаза бил резкий свет, в капитанской кают-компании среди изящной мебели из черного дерева блистал накрытый белой скатертью стол, заставленный, будто в День святого Мартина, блюдами с колбасами, жареными гусями, паштетом, пенящимся пивом в стеклянных кружках. В хрустале отражались огоньки свечей.

Они стояли посреди салона, будто двое ошеломленных бродяг – Риттер в своем потрескавшемся и потертом кожаном плаще, Рейнхардт в тяжелых корабельных сапогах и воняющей смазкой, покрытой потеками соли куртке – оба заросшие, грязные и бледные. Оба щурились, будто выкопанные в поле кроты.

Капитан «Оксфольта» и его свита, в свою очередь, выглядели так, будто перенеслись сюда прямо из оперы. Черные мундиры, снежно-белые рубашки, сверкающие золотом полоски на манжетах, начищенные до блеска ордена.

Запах сигар и одеколона.

Они щелкнули каблуками, отдавая честь. Риттер бодро выбросил вперед руку, будто собираясь выбить кому-то глаз. Рейнхардт лишь совершил неопределенный жест – что-то среднее между прощанием с теткой на перроне и попыткой повесить шляпу.

– Господа, чем богаты…

– Наши морские герои…

– Рыцари подводных сражений…

– Волки Атлантики…

– Прозит!

Голоса сливались в общий шум. Капитан позволил препроводить себя к столу. В это мгновение он больше всего напоминал растрепанного учителя математики. На подлодке казалось, что он следит за собой – никаких штатских тряпок, никакой бороды. Он ежедневно скреб подбородок бритвой, велел чистить щеткой свой мундир. Но стало чуть посветлее, и чары рассеялись. Появились выцветшие манжеты, потрепанные знаки различия, какие-то пятна и потеки на одежде. И вдобавок ко всему желтоватая кожа, будто после тяжелой болезни.

Когда-то Рейнхардту не по душе был подобный цирк. Он закатывал глаза, выслушивая тосты, вежливо отказывался от подарков и героически выносил все славословия в адрес команды, после чего сбегал на корабль. Но теперь поумнел. Знал, что после океан в любом случае сомкнется над головой, а он будет сидеть в стальной трубе и с тоской вспоминать о каждой сигарете или рюмке коньяка, от которых отказался.

И потому старпом позволял себя обихаживать и хлопать по плечу, принимал сигары, фляжки и плитки шоколада.

– Рейнхардт, познакомьтесь с нашими гостями, – сказал Риттер, хватая обер-лейтенанта за рукав. – Герр Клаус Фордингер, доктор Альфред Висманн… а это фройляйн Ева Левенганг.

Ева Левенганг обращала на себя внимание прежде всего ростом. Ее голова, украшенная локонами «под пуделя», слегка возвышалась над макушкой старпома, к тому же вызывали уважение ее широкие плечи и впечатляющая лебединая грудь под мохнатым свитером, формы которой вызывали ассоциации с двумя носовыми бульбами стоящих рядом эсминцев.

Щелкнув каблуками морских сапог, Рейнхардт пожал всем руки – изящную сильную ладонь дамы, ледяную костлявую лапку Фордингера и сухую ладошку Висманна.

Фордингер носил усы и походил на седого врача на пенсии, Висманн был худ, в круглых проволочных очках и с удвоенным количеством зубов. Чем-то он напоминал крокодила в облике человека.

– Каюты для наших гостей уже готовы?

– Увы, трудно это назвать каютами, – заметил Рейнхардт, – но я уже распорядился освободить два отсека, как было приказано.

– Вы меня не узнаете, герр обер-лейтенант? – спросила его рослая светловолосая бестия.