Тайный заговор Каина

— Делакорте был, несомненно, одним из наиболее одаренных и талантливых психиатров среди своих сверстников. — Голос у доктора Мона был глубоким и неторопливым. — Я уже работал во фрайбургской университетской клинике, в то время как Делакорте продолжал посещать лекции профессора доктора Альфреда Эрика Гоха. Получив ученую степень во Фрайбурге, Делакорте начал работать со мной в больнице. Он происходил из гугенотской семьи. Насколько я помню, у его отца была фабрика в Дуйсбурге.

— Верно, — подтвердил Парадин. — По производству машин для добывающей промышленности.

— По-моему, тот факт, что Делакорте посещал лекции профессора Гоха, имеет решающее значение. Знаете, — продолжал Мон, — кажется нелепым, что Гох, человек неоспоримо порядочный, передал Делакорте знания, которые тот позднее использовал для совершения своих преступлений, знания, оправдывающие убийство в целях милосердия, знания, позволяющие избавлять безнадежных больных, не способных выражать свои желания, а также сумасшедших, находящихся на низшей стадии деградации, когда им уже не присуще желание ни жить, ни умереть.

Так вот как все начиналось: с преданного науке ученого и с одаренного студента по имени Делакорте, с энтузиазмом воспринявшего взгляды своего учителя…

— Точка зрения Гоха, — продолжал Мон, — в действительности близка к взглядам Мартина Лютера. В шестнадцатом столетии в своих «Застольных беседах» Лютер заметил, что двенадцатилетнего сумасшедшего следует утопить, поскольку тот является «плотью, massa carnis, созданной дьяволом, без души…».

Хотя я слышал каждое слово, мои мысли были поглощены Лилиан и воспоминаниями о декабрьской ночи… Вечер в сочельник… Четыре дня непрерывно, не ослабевая шел снег, покрывая белым ковром улицы Франкфурта. Мы были на службе, собравшись на пункте военной полиции, и прихлебывали шоколад, когда Крошка начал поддразнивать меня:

— Тебе известно, что всегда рассказываешь о той голубке, когда выпьешь?

— Голубке?

— Ну да! О той, с огромными глазами! Она еще приходила сюда прошлой весной. В голубом платье. Любовь с первого взгляда! Не притворяйся, я все видел.

— А… — сказал я. — Я знаю, о ком ты говоришь. Любовь… любопытно.

Крошка, выкатив глаза, обнажил зубы в широкой ухмылке. Затем он подмигнул дежурному сержанту и его помощнику.

— А она ничего, да?

— Гм…

— Скажи, ведь она хорошенькая?

— Гм…

— Больше ты ничего не можешь сказать?

— Она хорошенькая.

— А почему ты не встречаешься с ней?

— А почему я должен встречаться? Она сюда больше не приходит.

— Гордость и предрассудки, — сказал Крошка. — Тебе должно быть стыдно.

Той ночью мы пили не только шоколад, мы были пьяны.

Для меня то был беспокойный год, наполненный суетой и ожиданием. Роман я закончил летом. Его взял первый же издатель, которому я предложил.

В октябре Крошка и я отпраздновали получение аванса. Я полностью переписал героиню романа. Теперь она была очень похожа на Лилиан Ломбард. Я был не в силах забыть Лилиан. Бодрствовал я или спал, она стояла перед моими глазами. Несколько раз я даже спутал ее с проходящими мимо женщинами. К нам она больше не приходила. С каждым месяцем мое беспокойство возрастало. Часто я решал сходить к ней на Штреземанн-штрассе, но каждый раз в последнюю минуту терял присутствие духа. Помнится, одна девушка покинула меня в том году, обидевшись, что я несколько раз назвал ее Лилиан. У нее тоже были темные волосы и карие глаза.

— Ты прав, Ричи, — говорил Крошка. — Она больше не хочет иметь с нами ничего общего. Кроме того, сейчас она, наверное, опять замужем.

— Это невозможно! — вскричал я. — Ведь она не развелась. Пока она не установит, что ее муж действительно умер, ей придется ждать! Таков закон! Это… — Я запнулся, увидев, что трое американцев ухмыляются. Крошка поймал меня на слове.

— Ах ты, сукин сын, — сказал я ему.

— Молодой человек, испытывающий неразделенную любовь, — грустное зрелище, — произнес Крошка. Он встал, остальные двое — тоже. — Идем со мной в другую комнату, — сказал он. Там он снял крышку с белой коробки, набитой до отказа консервами, сигаретами, различными бутылками, в том числе с виски.

— Мы решили подарить это твоей девушке на Рождество, — сказал Крошка.

— Моей девушке?..

Я протестовал, но в конце концов мы вышли на улицу, надев тяжелые, подбитые мехом пальто и поставив коробку на пол джипа.

Было поздно. Мы пересекали пустынные франкфуртские улицы, направляясь к тихой Штреземанн-штрассе. Несколько домов возвышались среди расколотых деревьев, походивших на черные гигантские пальцы, протянутые к звездному небу.

Номером 156 оказался трехэтажный особняк, построенный в стиле, популярном в самом начале века. В крошечном дворике, поблескивая огоньками, стояли маленькие рождественские елки. Из ярко освещенных окон доносились смех и голоса. В окнах нижнего этажа света не было.

Крошка остановил машину. Мы по снегу подтянули тяжелую коробку к запертой двери. Рядом с кнопками звонка мы разглядели при свете фар три американские фамилии; ниже их значилась фамилия Ломбард. Крошка позвонил. Я развернулся, чтобы уйти, но он поймал меня за руку.