Тайны лабиринтов времени

Написали на бумажечках имена всех девок станицы, что на выданье. Мать настояла, чтоб и Варвару туда тож вписали. Свернули бумажечки трубочками и положили в красный угол под иконами. На том и разошлись. Чуть свет подняли меня родители и, помолясь, взял я жребий. Развернул, а там Варварино имя вписано. Вдруг защемило у меня сладко на сердце, облегчение на душе, как будто ждал этого.

Сели за стол, а Варвару пока не зовем. Отец покрякивает, мать довольна, по ее получилось.

– Ну, что ж, – говорит отец, – она с виду приятная, походка ровная, да не дура, кажись.

Мать ему вторит:

– Невеста справная, работящая и смирная. – Посмотрела на отца, чтой-то он насупурился и слукавила: – Мужу жена будет хороша, да мне, грешной матери, каков почет будет? – И всплакнула.

Клюнул на приманку отец, согбенную спину разогнул, бороду огладил, глазищами сверкнул. Есть еще сила в казаке, на убыль не вся ушла.

– Не бойся, старуха, я-то на что? Из-под моей руки не вырвется. – И, хлоп по столу кулаком, а матери того и надобно.

– Ладно, – говорит, и вздохнула облегченно.

Я рядом стою, кубыть – это дело меня не касаемо. Позвали Варвару и спрашивают, согласна ли за Явора замуж иттить? Та глаза потупила и отвечает – согласна, мол, и вышла из хаты с достоинством, кубыть дело это для нее давным-давно решенное.

В день свадьбы поехали мы в церковь, там батюшка и спрашивает:

– Дружелюбно ли венчаетесь?

– Дружелюбно, – отвечаю я.

– Дружелюбно, – вторит мне Варвара.

Стали колечками меняться. Сомнения опять запали мне в душу, и увидел я шрам на руке у своей невесты. Приехали домой – пир горой, а меня беспокойство мает, на Варвару смотрю – и мне не до веселья. Наконец, решился выйти, а дружка ее не пускает – не положено.

– Да, мне, – говорю, – до ветру, я мигом. А, то нутро от угощений себя оказывает.

Побежал я в баню, обыскался, а все одно нашел, что искал. Вот они, лохмоты Варварины, они самые. Бросил их я в печь и вернулся к невесте, а та спрашивает:

– В бане был? – и улыбается.

– Ага, был.

– Говорила я тебе, что сужена твоя.

Вздохнул я с облегчением и тож разулыбался:

– Да, видно, наши жизни с тобой давно пересеклись.

Тут гости горько закричали, и поцеловались мы.

Правду в народе говорят: суженую конем не объедешь, кому – кака доля достанется, так все и сбудется. И кому на ком жениться – как показано, так и будет, хоть вы за тридевять земель будете – ничего, сыщете друг дружку.

– Люба она мне, и все.

День живем, два, песни поем, а на третий спор у нас вышел. Жена-то хоть с виду некрепкая, а характер – до чего ж вздорный имела. Я ей – слово, она мне два, я ей два – она десять в ответ. Скажу я, к примеру: «Свари щец». Так она кашу сварит. Я ей: «Хочу блинов с каймаком», а она щей наварит. И пошла у нас жизнь – пупырыть на пупырыть – не жизнь, а мученье какое-то.

«Ну, ничего, – думаю, – ты настырная, а я тебя настырней». Вот и показываем друг перед дружкой свою дуроту, как заведемся, бывало, я ей – брито, она мне – стрижено.

Только в песне и сходились. Бывало, как заспиваем, вся станица слушает. Это, мол, у Явора во дворе так заливаются.

Пошли мы как-то в соседний хутор к свояку в гости. Оделись празднично, а по дороге опять стали спорить, да ругаться. Я ей – брито, она мне – стрижено. Речку надо было перейти, а мосточек жидковат, глядишь, вот-вот развалится. Я перешел через мосток первым, а с того берега ей кричу:

– Смотри, на мостке не трясись. Не ровен час, развалится, в речку угодишь. А жена, как до середины моста дошла – и ну раскачиваться да прядать. Мост и развалился, жена – камнем на дно. Я, в чем был, за ней сиганул, а течение быстрое – относит, нырял-нырял – все без толку. Вылез на берег, да закручинился и пошел к тому месту, где происшествие случилось. Иду и говорю в сердцах:

– Говорил я тебе, дура, брито – значит, брито.

Слышу, а из-за кустов мне в ответ:

– Говорила я тебе – стрижено.

Глядь, а жена моя, жива-здорова у кустов стоит, подол отжимает. Невдомек было мне, что жена против течения выплывет. Разозлился я, аж затрясся весь.

– Ах, ты, такая-сякая! Чтоб ты пропала!

Смотрю – нет жены. Куда девалась? Походил-походил вокруг, да около – под каждый кустик заглянул, нет жены, пропала. Горевать не стал, на сердце столько уж накипело, что не горюется. Пошел я домой.

Соседям говорю: «Пропала жена, нету, може, утонула, а може, сквозь землю провалилась, не знаю.

День прошел, другой – и совестно стало мне: как-никак, а все ж жена. Оседлал лошадь и приехал к тому месту, где с моей женой такие чудеса произошли. Вижу, на том месте, где жена стояла, деревце выросло, приклонился я к нему и загоревал.

– Говорил я тебе, брито – значит, брито, не послушалась.

А дерево мне в ответ жениным голосом:

– Говорила я тебе, что стрижено – значит, стрижено.