Тайны лабиринтов времени

Ныне воровских казаков на Черном море нету – перевелись. Был тут атаман один: и своих, и чужих грабил, а награбленное в пещере хранить стал да по катакомбам рассовывал, чтоб, значит, никто не взял награбленное. Много охотников за теми сокровищами под землю ушло, да никто пока еще не вернулся оттудова. Атаман же, когда ватагу воровскую побили, ушел в катакомбы за золотом своим и згинул. До сих пор плутает по энтим подземным лабиринтам его грешная, окаянная душа, и кого встретит, того душит до смерти, не отдает награбленного, дюже жадный он.

Ну, чего смотришь? Он из пещер не выходит, в море не плещется, не боись. Это я к тому, что на дурня разбогатеть не получится, понял?!

– Понял, атаман.

– Ну, раз понял, тогда, бурсак, и я хочу понять, что ты за птица, а ну-ка, расскажи о себе, а я послухаю.

– Случилося то весною, в травне, когда бурсаков отпустили по домивкам на лето. Я собрал быстренько свою котомку – и отправился на Привоз, где договорился с чумаками, что собирались ехать в Бахмут за солью, что возьмут меня с собою в обоз. Когда в знойном мареве степи показалась украина Дикого поля, всколыхнувшаяся серебристо-голубыми метелками ковылей, я спрыгнул с телеги, поклонился в пояс чумакам и зашагал прямо по ковылям к речке Нижняя Крынка, на берегу которой раскинулся мой родной курень. До речки было еще верст сто, но что это расстояние для молодых ног, устремившихся к родному порогу! Бодро шагал я до сумерек, лишь единожды остановившись у ручья в сумрачном овраге и съев, припасенный в дорогу, шмат сала с сочной луковицей.

Однако, проплутав в скальном массиве, коих немало раскидано по степи, понял вдруг, что заблудился. Дорога, по которой я шел в полном одиночестве, привела меня в скальник и затерялась в каменных россыпях.

Я стал искать кого-нибудь, кто мог бы указать мне нужное направление, но вокруг были лишь скалы и малые поляны меж ними, поросшие чахлыми, высушенными степным солнцем акациями.

Обессилев в бесполезных блуканиях, я опустился на большой камень и задумался над тем, как мне придется провести надвигающуюся ночь. Глядя на долину, расстилавшуюся вперед при последних лучах заходящего солнца, я вдруг заметил на холме маленькую хатенку, сложенную из плоских камней, которые иногда встречаются в степи и служат одновременно и жилищем, и молельней решившим удалиться от мира отшельникам.

Издали хатка казалась полуразрушенной и необитаемой, но, когда подошел к ее замшелым стенам, навстречу мне из отверстия, бывшего когда-то дверью, вышел очень древний старец с грязными седыми волосами, клочьями свисавшими с его затылка, в лохмотьях, издававших ужасное зловоние.

Будучи почти уже состоявшимся священником, я, разумеется, имел дело с самыми разными людьми и попадал во всякие ситуации, порою весьма рискованные. Поэтому брезгливость была не в моей натуре. Да и перспектива провести ночь на холодной земле, казалась для меня гораздо менее привлекательной, чем иметь хотя бы такую крышу над головой. Вот почему, приблизившись к старику, я поклонился и сказал:

– Здравствуй, святой отец. Да ниспошлет тебе Господь беспечальные лета. Не окажешь ли ты мне любезность – и не доставишь ли радость, позволив разделить с тобой на эту ночь твой кров?

Старец вдруг вытянул вперед руку с длинными, отвратительными, хищно загнутыми ногтями и пророкотал неожиданно мощным утробным голосом:

– Прочь отсюда, бурсак! Плевал я на все обычаи гостеприимства! Здесь не какой-нибудь постоялый двор, чтобы терпеть всякий праздношатающийся сброд!

– Ответить на это было нечего, я повернулся и побрел прочь, но едва сделал несколько шагов, как низкий голос уже мягче произнес: – Ступай в долину. Там, на краю, ты найдешь хутор, и, если тебе повезет, получишь там все необходимое. Я оглянулся, но старика не увидел. Тот словно растворился в воздухе. Так я направил свой путь в указанном направлении – и действительно очень скоро увидел маленький хуторок, который, как я мог разглядеть в сгустившихся сумерках, состоял не более чем из дюжины домов.

На краю хутора я встретил какого-то парубка, который проводил меня к старосте. Тот тепло приветствовал меня, ввел в свою хату и предложил отдохнуть. В большой горнице я увидел человек двадцать селян, но не успел как следует все разглядеть, поскольку староста его, сразу же, провел меня в маленькую отдельную комнатку, и девушки принесли еду и постель. Немного поев, я почувствовал, как сильно устал, и, несмотря на довольно ранний час, лег спать и тут же уснул.

Меня разбудили громкий плач и причитания, доносившиеся из горницы. Я приподнял голову с подушки и прислушался. В этот момент дверь отворилась, и появился хозяин с зажженной свечой. Он поклонился и сказал тихим голосом: