Тайны лабиринтов времени

– Ну, это что, браты! Вот я видывал такой камыш, не то на Буге, не то на Днистру, что просто чудеса, да и только. Ствол у его длинный был, как горы Карпатския.

На что Самойленко с усмешкой ехидною заметил:

– А что, кум Котенко, по толщине тот камыш, мабуть, с твою хату был?

– Вот именно, – невозмутимо ответствовал Котенко. – А иначе из чего прикажете, кум, исделать веревку, чтобы продеть тому буйволу в ноздри, как не с того камыша?!

Тут уж не выдержал Перебейнос, да и вмешался в разговор:

– И вам, добродии, эдакие пустяки кажутся чудесами? Вот я, скажу вам, видел как-то раз столь высокое дерево, что макушкой в небо упирается, а ствол его – так был огромен, что за месяц не обойдешь.

– Быть того не может! – разом заговорили казаки.

– Не верите? – обиделся Перебейнос. – Тогда скажите, к какому же столбу привязывать вашего буйвола, шановнии?

Тута уж и дед Чернега вмешался:

– Вы все, казаки, говорите чистейшую правду… Бросьте ссориться. Но скажу вам честно – это еще не чудеса. Вот я видел огромнейший барабан казацкий! Такой барабан, от грохота которого сотрясалися целые страны!

Удивилися казаки – и давай приставать к деду Чернеге с расспросами:

– Какой же величины, диду, отот барабан, коль его грохот сотрясает целые страны?

– Посудите сами, шановнии: чтобы обтянуть тот барабан, едва хватило шкуры того самого буйвола с реки Дуная, а корпус его исделан из дерева, которое макушкой небо достаеть, ну, а камыш, ствол которого длиною с Карпаты, пошел на обруч.

Поняли туточки казаки, что Чернега умнее их оказался, но только и признаваться в этом не спешат.

– А скажите, диду, – ехидно вопрошают, – на что же, скажем, вешают ваш барабан, коли сбираются в его ударить?

– А вот про то – ваш покорный слуга Онопко знает, позвольте ему вам ответить, шановнии.

Обернули казаки головы – глядь, около тына Онопко спыть. Да так уважно слушаеть их разговор, тилькы хропака давит такого, шо чертям тошно. Казаки давай будить Онопко криками, способными лишить дикого коня мужества и сил, а как проснулся Онопко, так давай, милостиво – в знак согласия головой кивать. Потим Онопко протэр очи, усмехнулся и молвит:

– Барабан тот, казаки добрые, висить на мосту, по которому я часто с отцом своим покойным хаживал. Как-то раз остановилися мы, глянули с моста вниз, а мост столь высокий, что тот буйвол, про которого вы изволили рассказывать, показался нам совсем крошечным, не более блохи. Ствол камыша, равный горам Карпатским, был не длиннее волоска, а дерево, макушка которого в небо упиралася, казалось, панове, не выше гриба. Тут отец мой загляделся, голова у его закружилася, да и полетел он вниз. Три года оплакивал я отца. Когда же снял траур, пошел опять на тот мост, помянуть батька, смотрю – а он, бедолаха, все еще вниз летит.

Услыхали это казаки, аж рты поразевали – языками ворочають, а сказать ничего не могут. Тилькы дед со смеху давится:

– Байки ваши тилькы уши и греють вам, а вот послухайте, як сокольничего князя наказав казак. Расскажу я вам, браты, как лося из лесу тащил.

Одного разу, казаки, пошел я в лес – зайца там какого заполевать, бо в хате уже ничего съестного не оставалося. Зарядил рушницу, пороху да свинца в карманы засыпал, да и отправился на охоту.

Долго ли, коротко ли ходил – а нет дичины. Тут уже и смеркаться стало. Что ж делать казаку? Надо до хаты возвертаться. А только слышу вдруг – кто-то скрозь кусты продирается терновы. Да, так ломится, что только треск стоит. Ну, думаю, мабуть, медведь. Бо, кто ж еще сможет такой шум учинить? Быстро вытряхнул я из ствола рушницы дробленый свинец, что на зайца был приготовлен – и ну швыдче в ствол пулю забивать! Только забил, да шомполом прибил заряд, как, глядь, выбредает из кустов лось. Да, такой здоровенный, что рогами снег с верхушек сосенок сбиваеть.

Э-э, обрадовался я, да тута мясца, почитай, на увесь курень хватить. И приготовился стрелять.

Да, только не подумал я, как смогу всю энтую тушу, пудов эдак на пару десятков, из лесу в курень-то доставить. Да, ништо, решил, ужо доставлю как-нибудь. Подождал – и дождался, когда лось на поляну чисту выйдеть, да и пальнул пулею. Враз лось свалился, как подкошенный, бо я прямо в сердце ему запалил-то.

Только-только я к добыче своей шагнул, а уж из лесу выходять сокольничий князя, да с ним два егеря.

– А што, казак, – сокольничий молвит, – имеется ли у тебя, скажем, папирец, охоту в княжеском лесу дозволяющий? Мы ж, – говорит, – по твоим следам от самого куреня твово идем, чтоб тебя на горячем-то впоймать.

Лап-лап по карманам штанов своих широченных, на какие двенадцать аршин сукна ушло, и кожушок свой задрипанный облапил, и дажеть в шапку казацку заглянул на всяк случай.

– А нетути, – ответствую, – при себе папирца-то. Забув, мабуть, в хате. Бо шибко быстро сбирался, – говорю.

– Што жа, – говорит сокольничий, – ведем тогда мы тебя с добычею твоею к князю. А уж как он решит с тобою поступить, то одному ему ведомо. А только мыслю я так, што за лося-то из лесу княжьего получишь ты батогов. Эдак с полсотни.

– А князю подарок на стол рождественский – лось-то.