Тайны лабиринтов времени

Эх, кой-как они вчетвером лося-то до куреня дотащили. Паром изошли все. Да около хаты моей и остановилися передохнуть. Бо уже никаких сил не было дальше тушу лосину-то переть.

– Эй, добри люди, – вдруг я себя по макушке хлопаю. – Да, вот же папирец-то, охоту дозволяющий! Мне его тиун-то княжий ишо в прошлом годе дал! Мы же с им други великие! Хочь его самого поспрошайте, друга мово сердешнаго! Вишь ты, заложил за подклад шапки-то, да и позабыл про это! – И бумажку сокольничему протягиваю.

Прочитал сокольничий дозвол-то княжий на охоту, так лицо у его сделалося, ровно буряк лиловое. Едва кондратий его не хватил от злости-то!

– А, штоб тебя! – проскрипел горлом простуженным, да пересохшим. – Пошли отседова! – рукою егерям махнул.

Вот так, казаки, я того лося-то до куреня и доставил. А как разделили того лося промеж семьями казацкими, так кажинной семье по десять фунтов лосятины-то и досталося. А мне, как охотнику удачливому, цельну задню ногу-то и определили. Ну, а хохоту, да надсмешков над сокольничим княжим с егерями, которые лося-то до самой моей хаты дотащили, так до самого Рождества хватило.

– А я расскажу, – вмешался Подопригора, – как тиуна княжеского гавкать научил. Э-э, добрые казачки, да кто ж в Сичи не слыхал о таком казаке, как я, да об моих проделках! Да, мабуть, и не только в Сичи. Обо мне рассказывают даже в Пологах, а может, ещё подальше – да, хоть бы и в самой Виннице! За что ж такая слава казаку, спросите? Ведь я-то ни богат, ни знатен. Всего-то и было у меня имущества, что весёлая шутка, да едкое словцо. Весёлые шутки я раздаривал казакам, да беднякам каким, чтобы им полегче жилося. Ну, а острые словечки, да едкие насмешки приберегал на другой случай.

Вот однажды шёл я мимо княжеского поля. Смотрю – десять служек княжьих надрываются вокруг огромного камня. Пыхтят, а сдвинуть не могут. Чуть в стороне стоит толстый тиун, управитель княжий, в тёмно-красном кунтуше из тонкой шерсти. Стоит себе, да, знай, покрикиваеть на служек: «Шевелитесь, лентяи! Вправо берите! Влево толкайте».

Служки – те уже еле на ногах держатся, а камень – ни туды ни сюды.

Тут я и подумал: «Э, да тута, бачу – у толстого тиуна для меня хорошая еда приготовлена! Вовремя я поспел». Подошёл я к тиуну и спрашиваю:

– Куды ж этот камень собрался переезжать? Неужто у князя камней мало, что энтот на новое место назначили?

Тута тиун на себя важный вид напустил, губу оттопырил и ответствует:

– Ума в тебе не больше, чем в энтом камне. Не видишь разве, что глыба лежит на ячменном поле? Вот я и велел унести её подальше. И, подумай, до чего измучился – битый час ужо здеся простоял, взмок увесь от напруги, а эти бездельники и на муравьиный шаг камень не сдвинули.

– А я бы этот камешек и один на спине унёс.

– Так унеси! – тиун говорит.

– Э, нет! – отвечаю. – Сперва схожу до дому, да пообедаю. Я завсегда стараюся перед работой поесть, а то после работы брюхо такой платы требует, что моему карману расплатиться не под силу.

«Нельзя же казака отпускать, – подумал тиун. – Уйдет – не вернется».

– Зачем тебе домой ходить? – говорит. – У нас на кухне столько еды – и на тебя хватит.

А только меня и не пришлося долго уговаривать. Привёл меня тиун на княжеску кухню, где стояли медные котлы с кипящей водой, и усадил рядом с собой на скамейку. Да и приказал служкам приготовить угощение. Один служка отломил большой кусок кулебяки с капустою, другой тем временем кинул в котел пшено промытое, да туда же – соль и масло. Забулькало в котле, да так смачно от его запахло, что у меня слюнки потекли. А третий служка принёс шкварки с цибулею, на сковородке поджаренные, да и закинул тож в котел.

Матинко ридна! У меня до того, уж как два дни маковой росинки во рту не державшего, едва обморок не приключился от того запаха, что с котла вышел.

Зачерпнул тута служка с котла кулешу, да и подал с поклоном тиуну и его гостю – мне, значит. Тут, конешное дело, я достал свою ложку из-за голенища чобота, да и принялся за еду. Ох, и знатно же я поел! За вчерашний день ел, ибо вчера не довелося пообедать. За сегодняшний ел – это уж как полагается. И за завтрашний день поел – на всяк случай. А пообедамши, отправилися оба на поле.

Я подошел к камню и говорю тиуну:

– Ну-ка, взвали ты мне его на спину – мне самому не с руки. – Тиун попробовал приподнять камень, да куды там – камень раз в пять больше его самого. А я покрикиваю: – Пошевеливайся! Вправо бери! Влево толкай!

Весь взопрел тиун с натуги, да только камень – ни с места.

– Эх, ты, слабосильный! – говорю. – И ведь прошу тебя об сущем пустяке – всего только взвалить камень мне на спину. А уж унести его с поля – моя забота. Ну, раз не можешь, что ж, ничего не поделаешь. Сам виноват.

С этими словами я и ушел. Узнали о его проделке в Сичи, и в соседних маетках княжьих. Целую неделю все смеялися. Все, кроме тиуна.

– Шелудивая собака! Сын паршивой собаки! – кричал он, смекнув, как провёл я его.

– Ах, вот как! – сказал я, прослышав об этом. – Собаку по лаю узнают. А только я, пока ещё, не лаял, а вот толстяк-тиун у меня залает.