Тайны лабиринтов времени

И я зашагал в усадьбу княжеску.

Едва тиун завидел меня, как уже весь покраснел от злости. Такого ж колеру стал, как и его кунтуш. Но я протянул вперёд обе руки в знак приветствия и заговорил:

– Мудрый сперва выслушает, потом решит. Глупый сначала сделает, потом начнёт раздумывать. А ты, тиун, по всей округе запорожской прославился мудростью.

Тута возгордился тиун, нос к небу задрал, складки кунтуша на толстом брюхе расправил, да и кивает милостиво головой – говори, мол. А я продолжаю:

– Не даёт мне покоя, пан тиун, что угощение я у тебя съел, а отработать – не отработал. Есть у меня знатный подарок для тебя. Молви одно слово – мигом доставлю.

– А какой подарок? – спросил тиун, который больше всего на свете любил получать подарки на дармовщину-то.

– Собака, – ответствую. – Да, какая собака! Можешь всех своих стражников послать княжески поля пахать, потому как она одна – всех их заменит. Как почует чужого, так и загавчит «ку-ку, ку-ку».

– Эх, ты, поросячий хвост! – говорит тиун. – Какая же собака лает «ку-ку, ку-ку! Хорошая собака лает «гав, гав, гав-гав!».

– Что ж, – говорю, – придётся пойти спросить у людей, кто правильней гавчит – я или ты. А, уж кто правильно гавчит, тот и есть собака. Спохватился тут тиун, да поздно. Уж весь княжий двор от смеху животы надрывает. С тех пор он – даже имени моего боялся.

Посля каждой байки казаки, как и полагается, прикладывались к чарке. Явор и Онопко вспомнили и о письме к казакам князя русского:

«Не можно ли казакам на Черном море или Сечи Запорожской, мимо Очакова и Кинбурна, пройти лодками по морю Черному и оттудова в Дунай или хотя бы в Аккерман.

На каждой лодке иметь по писарю и записывать все ветра – сильны ли оные были или тихи? С какой стороны дули? Часто ли меняли направление? В каком расстоянии от крепостей, на глаз, от тех крепостей проходили? Какая глубина была? Плыли ли лодки сии близко от берега? Если да, то записывать, как выглядят те берега, где оные крутые и близко ли от оных стоят глуби, а где стоят отмели и косы. Как далеки оные от берегов? Где и какие селения, города и деревни? Где лодки ночлег имели и с какою выгодой для моряков, и с какими предосторожностями, и не было ли на них какого покушения, и чем оно отвращено?

В поощрении же казаков мне угодно пожаловать со своей стороны: тем, которые с первой лодкой пойдут – тысячу рублей, с другой – пятьсот, а остальным – триста рублей награждения на всех, сколько будет казаков в той экспедиции!».

– Выполнили мы тогда пожелание князя русского. А кто, господари казаки, ко мне в ватагу пойдет? Курень свой у моря поставлю, недалеко от станицы вашей. А как за зипунами пойдем, как злато-серебро добудем в походах славных, так и станицу расширим, и станет у нас главной – казачья станица Причерноморья.

У валунов расположились дозорные атамана Явора, сам атаман находился на своем бусе, а на палубе судна валялись казаки в одних шароварах, соорудив из паруса навес от солнца, они спали после обеда. Один из дозорных подал знак на корабль – это был молодой парень с небольшим чубом, называемым казаками-оселедцем, он прокричал:

– К атаману!

Явор вышел на палубу буса в шелковой красной рубахе и синих широких шароварах, перепоясанный кушаком, ноги были босы, а на боку висела турецкая сабля в серебряных ножнах и с рукоятью, инкрустированной слоновой костью.

– Кто меня звал, хлопцы?

– Прислали к вам толмача, – кивнул казак в сторону писаря, обряженного в черную рясу. – По-персидски, на татарском, по-турецки и по-англицке балакает.

– Греческий разумеешь, писарь? – спросил Явор.

– Владею, атаман.

– Был у меня писарь и толмач, но украл из общего котла, ограбил брата казака, и пришлось его засунуть в мешок с камнями, да в море бросить. Так и ушел на дно, не получив прощения. Виселицу строить некогда было, да и лень казакам потеть ради вора.

Писарь уставился на пушку, стоящую на палубе буса.

– Чего таращишься – это наша любимая гармата Маруся. Красавица поможет проломить стены Измаила. Откуда пришел к нам, ученая душа?

– Бежал от помещика.

– Небось, разбогатеть мечтаешь и вернуться, или просто на вольную жизнь потянуло?

– Хто ж разбогатеть не мечтает? Помещик несколько деревень в крепостном рабстве держит, сам на серебре ест, из золотых чаш пьет, а вот ведь тоже разбогатеть мечтает. Я еще хочу, на примере великих путешественников и завоевателей, которые имели при себе писарей ученых, чтобы те записывали их подвиги и поражения, служить тебе, атаман. Я хочу тоже писать летопись казаков для потомков.

– Э! Брось! Разбогатеть – вот чего хочешь, все остальное, может, и правда, да только кажется мне, что главное – это разбогатеть.

Ты что ж, думаешь, что мы караваны грабим? Так-то разбойные казаки делают или лихие людишки.

Так и не мечтай, персов, татар и турок воевать будем, а если останешься, то не только записывать будешь, а и сражаться – иначе нельзя. У нас повар, писарь, атаман, лоцман – все воины, сто чертей мне в глотку, ледащих не держим, в бою все равны.