Тайны лабиринтов времени

– А ну! – каркает, – не сметь обзывать мине кличками куриными! Ибо я почтенный птах, четыреста пятьдесят лет проживший! А звать мине Аминхотеп Васисуальевич! – и вновь клюваком в поросенка влез.

– А скажи-ка ты мине, будь любезен, Мудиностепь Висискубальевич, люба ли тебе хозяйка наша?

– Люба! – ворон аж вскинулся весь, со стула свово едва не свалившись. – Ох, и люба мине Ягуся! Да, так люба, что я за ею – в огонь и в полымя!

– Так вставай же, Аидитывстепь Даподальшевич! Зараз я вас и повенчаю тута с красотой твоею разлюбезною!

Свалился ворон со стула да к старухе и припорхнул, прижавшися тесно, а та не чует, кто к ней жмется-то, облапила ворона да словечки ласковы шепочет ему в клюв раззявленный. Тут Явор ухватил со стола рушник, весь петухами расшитый, да и ну старуху с вороном пеленать им, приговаривая:

– Венчаю вас по звычаю казацкому! Рушником крепко увязываю, чтоб муж и жена, как одно целое, вовек в ладу да в достатке проживали и добра наживали. Живите, – говорит, – долго и счастливо.

Так укутал парочку, что аж упыхался казак. Смотрит, а ворон с Ягой уж так осчастливились содеянным, что сомлели дажить, а Явор, что ж, накидал в мешок здоровенный провиянту всяческого со стола, да, подумавши, скатерку-то самобранную с собою и прихватил. Из сундука бабкиного сабельку себе золочену выбрал, да пистоль гишпанских мастеров ружейных, в каменьях весь самоцветных, да пищаль приметную и кинжал дивный. Да жменю талеров золотых в карманы штанов необъятных кинул. Да и был таков. А заутра был Явор уже на залоге Матвеевой, да казачков на выручку свово полка-то и повел.

И надо вам, люди добрые, сказать, что весьма вовремя Явор подмогу-то привел. Нечем уж было биться казакам, ослабли они от голода, да от жажды, а как закончилося все, вышли казаки из балки, буджаками обложенной, так кинул Явор скатерку свою на поляну макову, да как выдала скатерка все, что умела. Ох и закатили же казаки пир горой!

Вот так, господари-товарищи казаки и казачки, Явор поженил смерть – Бабу Ягу с ведьмаком, принявшим облик ворона и ставшим верным слугой ее. Атаман вырвал из пасти смерти своих боевых побратимов и устроил пир на костях врагов земли славянской.

– Порадовал, Онопко! Будь здрав, казак.

– И ты будь, встретимся на майдане.

Станичники были у моря, казачки стряпали и смотрели за детьми. Станицу наполнял детский гомон. Дома небольшие, сложены по-разному, где кое-как, а в каком доме каждый камушек обтесан и подлажен – шкатулка, а не дом. Крыши крыты камышом, а вокруг домов и правда, небольшие деревца. Хаты беленькие, подворье чисто выметено; где конь ладный стоит под седлом, где бричка, а где и полуразваленная летняя печь и мусора гора.

С пристани несли рыбу в мешках, видать, улов был немаленький. Евреи пооткрывали шинки – и казаки ходили под хмельком; греки отворили лавочки, чего только в них не продавали: вещи, тютюн, люльки, сабли, рушницы, женские украшения, сбрую для коней, колеса для телег и много нужных и ненужных вещей. Казачки на майдане разделывали рыбу – и тут же продавали хуторянам, приехавшим в станицу закупиться кое-каким товаром.

– Явор!

– А, это ты, друже!

Онопко шел через майдан, дымя люлькой.

– Видал, атаман, каков улов? В больших греческих шаландах рыбу ловим. Баштан разбили, арбузы – по пуду, и это – самые маленькие. Виноград посадили, так с лозы – бочка вина, ей богу, не вру.

– Онопко, заговариваешься и повторяешься.

– Так ты чув вже про нашу жизнь?

– Ага, и рассказал о ней мне ты.

– Пока поживи у меня, вон моя хата. Иди, дома нема никого, жинка ось тут, на майдане, а я – в шинок за вином.

Явора порадовало ладно устроенное хозяйство Онопко. Замечательная пара коней, волы, на солнце вялится рыба. Хата уютная, выкрашена, как и полагается, в белый цвет, на стене висит рушныця, сабля и ятаган.

Онопко накрыл на стол, и кроме традиционной соломаты и калачей на столе стоял горшок, в котором булькотало жаркое.

Пришли казаки к Онопко, узнав, что Явор вернулся. Кто хлебну краюху прихватил с собою, кто пяток огиркив малосоленых, кто пару цибулин, кто шматок сала из необъятных штанов выудил. Ну, а Микола, втихаря от бабы своей, из погреба штоф горилки прихватил. Как водится, выпили за Сичь, за атамана кошевого выпили, за братов, кто в боях несчисленных голову сложил, помянули. Ну, а дальше пили уже за все, что глаз бачил, да ухо слышало, пили и плясали. И, как положено, по казацкому звычаю, дедами запорожскими заведенному, пошли дале в дело побасенки казацки.

А тема возникла, казаки, такая, что поведать надобно было о выдающихся размерах существа там какого, либо растения, а хоть бы и фортеции какой, что видали казаки в походах. Вот Самойленко и молвит:

– Однажды, шановнии, прогуливался я по берегу речки Дунай. Вдруг вижу, мать честна! – огромный буйвол, величиной с гору, стоит на одном берегу реки, а сам вытянул шею, достал до другого берега и, представьте, браты, враз слизнул языком полосу ячменя с барского поля!

Тута Котенко заулыбался и говорит: