Тайны лабиринтов времени

Сошлися сперва казаки с буджаками в степи по-над Бугом. Долго билися, да только ни те, ни другие верха не одержали. А потом заманили буджаки казацкое войско в балку, густо лещиною да тереном поросшую, да стали наскоками вырубать казачков по одному-по два. А казакам не развернуться, шипы терновые не дают коням маневра, а тут и запасы стали к концу подходить.

Видит полковник – плохо дело, буджаки балку обложили – мыша полева не выскочит, бо несметны числом были нехристи. По обрезам балки кружат, юзжат по-дикому, ровно вепри лесные. Стрелами да найзами кидаются. Позвал полковник Явора.

А надо вам сказать, что казак сей, хочь и невеличкого росту был, но справный в битве и в делах сакмагонских.

– А что, Явор, – Червонящий молвил, – не слабо ли тебе будет до залоги нашей, что на Матвеевом кургане стоить, добежать и, значит, скрозь буждаков просочиться?

– Отчего ж не добежать? – говорит Явор. – Добегу, пожалуй.

– Добеги, Явор, бо припасы кончаются, а завтра уже нечем воевать будет. Да передай полковнику Швыдкому, чтоб казаков прислал облогу буджаков смять, хочь со свово боку балки. Мы тогда враз в прореху вдарим и вырвемся из объятий смертельных.

Явору в дорогу собраться – только подпоясаться! Развернул коня, да и был таков, а дорога-то не близкая была – почитай, сто верст казаку скакать до залоги казацкой. Вот и решил Явор срезать верст эдак тридцать, скрозь Черный лес проехавши, а лес тот весьма дурную славу имел в казацтве. Сказывали, всяка нечисть там водится, да путников в свои тенета забирает. Словом, ни один путник, что в лес тот попадал, к людям боле не возвертался. Да только, что Явору делать? Скоро надо до своих добраться, да весточку сурову передать, что в беду попали казачки. Вот так и поскакал казак через Черный лес. Тута уж и смеркаться стало, как в лес въехал. Посмурнело небо, да тучами начало быстро затягиваться свинцово-серыми, дождем да градом набухшими, ровно вымя у коровенки не доенной. Думает казак, что ночлег сыскать бы надобно, ибо если град лупанет, не спрячешься ведь под ветками. Тут уж и совсем черно стало в лесу, лишь молнии небо рвуть, да сполохами своими светють. Вот в один из сполохов и увидал Явор избу-не избу, терем-не терем, хату-не хату. Незнамо что. Подъехал Явор ближе – мать честна! А ни окон, ни дверей у избы немае, с какого боку не заедь. «Что за напасть, – думает казак, – это кто ж таку невидаль состроил?».

Избенка вдруг закряхтела по-старушечьи, застонала, да и стала потихоньку подыматься на курьих-то лапах. Подрагивая, да листву поза-позапрошлогоднюю со стрехи осыпая. В стенке глухой вдруг дверь скрипучая отворилась и крыльцо появилось откуда-то из воздуха задушного, значит, перед глазами образовавшись, а на крыльце старуха стоит, столь древняя, что Явор на вид ей лет пятьсот определил, не мене. На плече у ей ворон сидит, нахохлившись, да такой здоровенный, что не мене пуда потянеть.

– И-и-и! – кричит с порога старуха. – Это кто ж к нам пожаловал? Да никак, казак Явор собственной персоной? Заходь-заходь, голубок! Гостечком дорогим будешь!

А у Явора дар речи запропал совсем. Слова молвить не может. Да и конь евойный присмирел, дражить, ухи прижал к голове, как тебе собака какая дворовая.

– Дак, что жа, – старуха кричит, – так и будешь стоймя стоять?! Гляди-ко, дождь сей же минут сыпанеть, да с градом убойным.

Кой-как Явор совладал с собою, коня под навес, жердями крытый, поставил, да торбу с овсом на морду навесил. А сам, на ногах дрожащих, в избу направился, знамением крестным лоб осенивши трижды, зашел в хату, а в избушке-то уж и свечи горять во множестве, и половичок чистый да цветастый узорами иноземными глаз завлекаеть, и старушка, вдруг нарядная, да вся из себя благостная, улыбается ртом, ровно в коре дубовой узким ножом прорезанным.

– И-эх, – говорит, – и угощу же я тебя зараз, казачок! – И скатерку чисто выбеленную на стол кидаеть. Тут уж совсем у казака ум за разум забегать стал.

На скатерке-то, откуда ни возьмись, и тебе каравай житний, да с корочкою хрусткою, паром хлебным парит – ровно только из печи. Тут тебе и поросенок молочный – пятак кверху задрал прожаренный. Тута тебе и стерлядка востроносая, листами петрушечки да мелиссы обложена – так соком духмяным и исходить… Туточки тебе и сала шмат – да в пять пальцев толщиной, да с прожилками мясными, числом не мене пяти же, боками снежно-белыми лоснится! Тут же тебе и кварта горилки запотевшая, да с наледями на пузатом стекле, а старуха суетится, чарочки серебряны на стол ставит, вилочки, ложечки всяки выкладывает, рушничком чистеньким штаны казацки застилает.

– Ну-у, – молвит, управившись, – угощайся, Явор. Ешь, пей, гостечек мой любезный.

– Э-э, – думает Явор, – чегой-то недоброе старуха удумала.

И решил казак в меру есть, и пить, чтоб разум не терять. Да и выведать у старушки задумы ее коварные, а на дворе, знай себе, непогода лютует. Ветер в трубе воймя воет-завывает, дождь по стрехе стучит, ровно молотки по наковальне. Гром громыхает так, что избушка содрогается на ножках своих курячьих тоненьких.