Свой — чужой

— Не скрывают, — кивнул Ильюхин. — Но передать все это мне в сведенном виде — вряд ли бы согласились. Поэтому ты бы, брат, поаккуратнее как-то… Ты такие бумажки с собой в карманах так просто не таскай. Случайность — это дело такое…

Штукин пожал плечами:

— Я понимаю… Но в разведшколе «Абвер-Рига-2–2» я не учился и потому более четырех телефонов подряд запомнить просто не в состоянии.

Ильюхин собрал морщинки вокруг глаз — и ими только и улыбнулся:

— Не учился, говоришь? А нервы в критических ситуациях именно такие, как у выпускников этой школы.

— Совпадение, — отрекся Валера. — Мамой клянусь.

— Вот тут верно.

Полковник замолчал, потом неторопливо закурил сигарету, видно было, что он хочет сказать еще что-то. Штукин никак не стал проявлять свое любопытство, дождался, пока Виталий Петрович сам вернулся к волновавшему его вопросу:

— Вот я о чем еще поговорить хочу, и уже мимо шуток… Значит, для окружения Юнгерова причастность Гамерника к вашему расстрелу не такая уж и тайна?

Валера напрягся: таких формулировок в его рассказе не было, он это точно помнил. А Ильюхин добавил, будто с самим собой разговаривал:

— А ведь и правда, воняет от этого Гамерника…

Штукин осторожно кашлянул, но Виталий Петрович словно бы продолжал грезить:

— Главное, чтобы эта вонь не стала естественной средой, а то недавно совсем…

Полковник осекся, посмотрел на Штукина и потер лоб пальцами, которыми еще и сигарету держал. Валера вдруг по-настоящему разволновался:

— А что случилось-то, товарищ полковник? Я ничего не понял про вонь и естественную среду.

— А… — махнул рукой Ильюхин, и столбик пепла с сигареты упал прямо на стол: — Заехал тут недавно я на одно место убийства. Ну, труп там пролежал уже суток пять, атмосферу ты представляешь. А опер из РУВД ходит по квартире и стаканчик мороженого — черносмородинового — лижет. Сказал, что по дороге купил… Конечно, они привыкли, и я уж точно привык… Но — неправильно это! Понимаешь?! Неправильно!

Странное дело, полковник вышел из себя больше, чем когда шел очень тяжелый разговор о случае с Николенко. Валера облизал пересохшие губы и осторожно поинтересовался:

— Виталий Петрович, вы не переживайте так… Насчет мороженого… Я тут с вами солидарен… Я вот только не понял, при чем тут Гамерник?

Ильюхин ничего не ответил, будто и не слышал вопроса вовсе. Вместо ответа он сам спросил:

— Значит, вокруг тебя симпатичные интересные люди?

Штукин кивнул:

— Люди серьезные. И не столько симпатичные, сколько обаятельные.

— Я это предвидел. — Полковник старался говорить сдержанно, но все же совсем скрыть неудовольствие не смог. — Охмуряют тебя! Кто больше старается?

Валерка покачал головой:

— Да они не стараются, они просто — живут естественно, не строят из себя, смеются громко, орут громко, если ругаются…

— Все? Вот прям все такие?

— Н… ну… не все, наверное…

— А злобные есть? Или одни только юные натуралисты?

Штукин думал всего секунду:

— Есть такой — Ермилов. Он — правая рука Юнкерса. Но он не злобный. Он безразличный и злой. И у него такое чувство юмора, как перед расстрелом. Они его все очень уважают, но… Не очень любят. Хотя и своим считают. Я вам уже рассказывал о нем — он бывший офицер, служил под водой, но не на лодке. Сам рассказывал, что во время службы заставлял матросов дельфинов убивать.

Ильюхин сделал вид, что не услышал о дельфинах:

— Ну, чего тут такого особенного: многие офицеры после службы озлобились. Тем более — флотские…

Валера потряс головой:

— Нет, он не обычный флотский офицер, он служил в диверсионных войсках, но под водой.

— Да, ты говорил, ПДСС, кажется?

— Ага. Так вот: он сидит, телевизор смотрит — что-нибудь, без разницы, а потом вдруг как скажет что-нибудь — совсем бывшему офицеру несвойственное… Они, по-моему, его бо́льшим бандитом, чем себя, иногда считают… Тут как-то у Юнгерова в доме по телевизору про Горбачева рассказывали, а Ермилов слушал, слушал, а потом тихо так и говорит: «Нас бы попросили, мы бы всех коммуняк тихонько перерезали». Я удивился, спрашиваю: «Зачем?» А он засмеялся и частушку запел: «Пароход плывет, волны с пристани, будем рыбу кормить коммунистами!» А через пять минут может сталинский марш запеть… Вот он такой… Если честно — страшный он. Он легко убьет, причем любого — независимо от возраста и пола. И при этом он совсем не дурак, а, наоборот, очень даже умный. Я один раз случайно стал свидетелем его перепалки с Денисом, который нервно так спросил: «Ты что, мне не веришь? Мне?!» А Ермилов отвечает: «Если я всем верить буду, то меня надо рассчитать!» Денис как схватит его за грудки: «Я что — все?!» А Ермилов ему спокойно так палец вывернул, аж скрючило Дениса, который совсем не фантик, и шепчет: «Чем больше я тебе не верю, тем спокойнее тебе спать!» Вот такой этот Ермилов… Я не знаю, как к нему отношусь…

Виталий Петрович размеренно закивал, словно речь шла о том, что ему было хорошо известно: