Свой — чужой

— В прямом. Мы с тобой не только официальными бумагами связаны. И ты это хорошо понимаешь. Я вправе был рассчитывать на твою большую… не знаю, как и сказать, — откровенность — это не совсем точное слово в такой ситуации. На доверие, наверное. Если уж ты попал в такое говно — то почему же сразу на меня не вышел? Почему я должен узнавать всю эту трихомудию от… третьих лиц?

Штукин опустил голову, полковник помолчал, не дождался ответа и продолжил:

— Чего молчишь? Думал, само рассосется?

Валера яростно залез пятерней себе в волосы и начал их нервно крутить на пальцах:

— Где-то так… Хотя, конечно, до определенного момента… Потом я уже не думал, что рассосется, но…

— Это с какого же такого момента? — поинтересовался Ильюхин.

— Да с того, как с опером пацапался, который на мое место пришел. Он-то ниточку и зацепил, хоть и салага зеленый… У него стимул был надорваться. Зоя, она до того, как со мной, — с ним… В общем, тут такое общежитие получилось… Трудно, товарищ полковник, таким-то вот бельем трясти…

Валера вдруг поднял глаза, в которых промелькнула догадка:

— Виталий Петрович, а не Якушев ли вам всю эту драму поведал? Кроме него, ведь темой-то особо никто не занимался… Или он уже всем раззвонил?

Ильюхин негромко, но твердо прихлопнул по столу ладонью:

— Он не раззвонил. И зря ты так об этом парне. То, что он ко мне пришел со своими сомнениями и со своей болью, — это твое счастье. И дальше эта тема не пойдет. А могла бы. У нас с ним очень тяжелый разговор был. Повторяю — счастье, что парень нормальный, свой оказался.

— Свой? — хмыкнул было Штукин и тут же прикусил язык.

В раздражении Валера чуть было не проговорился относительно того, какой Якушев «свой». Но сдавать Егора ему было никак нельзя — ведь если Ильюхину рассказать обо всем, о сцене у озера в имении у Юнгерова, тогда получится, что те, к кому его внедрили, узнали всю историю с гибелью Николенко раньше куратора… А это — еще один «косяк». Не хотелось Штукину признаваться, что Юнгеров его уже воспитывал — за то же самое. Даже слова похожие употреблял… А объясни сейчас полковнику, кто такой Якушев на самом деле, — ясно же будет, что Юнгеров с компанией в курсе всей темы… Справедливости ради нужно отметить, что этот мотив не был для Штукина единственным, чтобы не объяснять Ильюхину, насколько Егор «свой». Валера все же чувствовал какую-то свою вину перед парнем. Злился, не мог эту вину сформулировать, не соглашался с ней, но — в глубине души все же чувствовал… Задумавшись, Штукин не расслышал вопроса полковника, и тот был вынужден повторить его:

— А чем же тебе, спрашиваю, Якушев не свой?

Валера постарался усмехнуться как можно более естественно:

— Да салага он… Выпускник юрфака. Не дорос еще просто до «своего».

— Дорастет, — спокойно парировал Ильюхин. — Задатки есть. А насчет юрфака — что это ты замужиковствовал? Прямо как камергер Митрич из «Золотого теленка». Или у тебя комплексы по поводу собственной недостаточной грамотности? Я, кстати, тоже юрфак закончил. И ничего.

— Как сказать, — повел бровью Штукин. — Вот для Крылова вы и не будете своим. По многим причинам, но и из-за Петербургского университета — тоже. Что, не так?

— Уел, — полковник поднял руки, показывая, что сдается, и предложил: — Ладно… Считаем, что проехали. Забыть — не предлагаю, такие вещи, наоборот, помнить надо, чтоб правильные выводы сделать… Но проехали…

— Забудешь тут, — заворчал было Штукин, но Ильюхин пошлепал ладонью по столу:

— Все. Не будем уставать, пережевывая все во второй раз. Давай-ка, брат, рассказывай о своей непосредственной работе.

Валера потер пальцами себе виски, пряча в локтях выдох облегчения, и постарался сконцентрироваться:

— Так, а что рассказывать-то… Внешне они, как я уже говорил, ни на какое ОПС не похожи…

— Тем более — рассказывай. Лучше, когда вот так ошибаются, чем когда начинают пургу гнать.

Штукин склонил голову к плечу и прищурился:

— Это вы насчет ОПС — что я, дескать, ошибаюсь? Есть: ошибаюсь!

— Валера!

Штукин понял, что и у ангельского терпения Ильюхина есть предел, и перестал фиглярствовать, перейдя к четкому и серьезному описанию своих впечатлений в мелких деталях. Строго говоря, то, что он рассказывал, трудно было назвать информацией. Валера рассказывал об атмосфере, об оттенках и нюансах. Несколько раз Ильюхин перебивал его уточняющими вопросами, и по лицу полковника было трудно понять, доволен ли он ответами. Больше всего, как показалось Штукину, Виталия Петровича заинтересовало то, что в окружении Юнгерова, говоря о расстреле в лифте, часто вспоминают Гамерника, — однако именно по этому поводу дополнительных вопросов почему-то не последовало. Заканчивая свой рассказ, Валера протянул Ильюхину смятый и сложенный вчетверо лист бумаги, который достал из заднего кармана джинсов:

— Тут я записывал данные людей, их функции, телефоны. Связи… также номера автомашин. Правда, думаю, что все это они никак не скрывают и сами.