Своеволие философии

Как драму жизни на пограничье со смертью… Всякий, перед кем в разгар жизни возникла реальная угроза смерти, знает, как страшен самый ее призрак, какой спазм схватывает душу. Надежда – передышка… и снова спазм… Восемь лет для жизнелюбивого, исполненного новаторских планов, уверенного в своем высоком творческом предназначении Джордано Бруно были также единоборством с грозящей, подступающей смертью – при неизвестности насчет завтрашнего дня. Каждый следующий донос – новая угроза. Найденный инквизицией свидетель – новая опасность или надежда? Очередной допрос – чем он кончится, насколько приблизит смерть или отодвинет от нее? Неосторожный ответ – шаг к смерти. Частые допросы – духовные пытки. Долго нет допросов – полная неизвестность и беспокойство: что замышляют? Тягчайшая человеческая драма. Но ставить и играть ее нужно прежде всего как воплощенное в реальные человеческие судьбы и конфликты драматическое столкновение идей, принципов – как непреходящую для истории интеллектуальную драму. Ставить и играть надо для тех, кому интересно и возможно следить за борьбой между агрессивной догматикой, политической апологетикой и сомневающейся, ищущей истину, доказующей новаторской мыслью.

То была также внутренняя драма личности и дела Бруно – причем тут драматизм, пожалуй, более глубокий, чем в столкновении Ноланца с фанатичными догматиками.

Бруно влекли к себе тайны природы, необозримость мироздания, загадки человеческого познания и возможности совершенствования памяти; живо интересовали его достижения нового естествознания. Без фигуры Бруно нет полной истории философии и науки эпохи Возрождения. Идея множества миров – центральная для того времени, весьма радикальная. Не случайно она привлекла внимание инквизиторов. Не случайно с нею же связывают вклад Бруно в историю науки. На средостении зарождающейся опытной науки и пролагавшей ей дорогу философии располагалось постепенно расширяющееся, новое поле борьбы идей, за которым теология и ее идеологи неусыпно следили, но которое они все менее были в состоянии действительно эффективно контролировать. Философско-мировоззренческие поиски Бруно, eго интерес к учению Коперника выводили его на это поле творчества и борьбы, и оно, по крайней мере частично, было «его полем».

Но Бруно не был ученым и философом, целиком погруженным в вычисления и абстрактные рассуждения. Выросший в католической стране и сформировавшийся в стенах монастыря, магистр богословия, он, с одной стороны, уже в молодые годы заразился ересями, пришел к отрицанию господствующей, догматики, а с другой стороны, не только продолжал видеть большой смысл в самом споре о догмах и ритуалах, но буквально рвался к нему. Дискуссия о догматике и ритуалах, о чем свидетельствуют и его сочинения, была для него делом, которое он принимал близко к сердцу и которым постоянно, живо, горячо интересовался.

И потому при всей неблагоприятности для Бруно исторически возникшего поля идейной битвы, где не он определял условия борьбы, сами по себе вопросы догматики и ритуалистики во многом также были «его полем». Бруно принципиально иначе, чем инквизиторы, решал предлагаемые следствием догматико-ритуальные вопросы. И не один теоретический спор влек к себе Бруно. Его глубоко занимало состояние сознания массы верующих, сознания уже амбивалентного, критического, беспокойного, но в то время все же больше зараженного догматизмом, чем ересями. Он страстно хотел пропагандой своих идей просветить, исправить это сознание, отвратить от старого и научить новому. Итак, Бруно возносился к высотам новаторской научно-философской мысли, которая становилась все более независимой от религии и церкви. Но он никак не пренебрегал полем спора, более понятого и доступного его верующим современникам. А им и было поле догматики, ритуалистики, политической, идеологической стратегии и повседневной тактики католической церкви, ее государственных дел и амбиций. Мыслитель и писатель Возрождения, Бруно и в книгах продолжал свой спор, облекая его в популярную тогда и со времени древних греков хорошо освоенную философией форму живых диалогов, где идеи сталкивались через конфликты личностей, помещенных в напряженные идейные ситуации. Диалогов, которые интеллектуальный театр может адресовать и современному человеку, ибо вовсе не устарел спор о догматике, догмах, догматиках, о воспитании и самовоспитании в духе независимости, творческих ориентаций ума, чувств, характера (кстати, Бруно пробовал перо и в драматическом жанре – им была написана антиклерикальная пьеса «Подсвечник»).

Итак, надо сыграть драму мыслителя, который одновременно был на двух, причем в его случае – взаимопересекающихся полях боя; прямо противоречащие друг другу побуждения взаимодействовали, сталкивались, боролись в одной душе, испытывая ее на прочность, на разрыв. И решающее испытание шло, нельзя о том забывать, вместе с испытанием насилием, унижением, пыткой, страхом смерти.