Своеволие философии

Вот он, донос Мочениго, который имеет смысл воспроизвести если и не целиком, то во всяком случае в его основных тезисах: «Я, Джованни Мочениго, сын светлейшего Марко Антонио, доношу, по долгу совести и по приказанию духовника о том, что много раз слышал от Джордано Бруно Ноланца, когда беседовал с ним в своем доме, что, когда католики говорят, будто хлеб пресуществляется в тело, то это – великая нелепость; что он враг обедни, что ему не нравится никакая религия; что Христос был обманщиком и совершал обманы для совращения народа, и поэтому легко мог предвидеть, что будет повешен; что он не видит различия лиц в божестве, и это означало бы несовершенство бога; что мир вечен и существуют бесконечные миры; […] что Христос совершал мнимые чудеса и был магом, как и апостолы, и что у него самого хватило бы духа сделать то же самое и даже гораздо больше, чем они; что Христос умирал не по доброй воле и, насколько мог, старался избежать смерти; что возмездия за грехи не существует; что души, сотворенные природой, переходят из одного живого существа в другое; что, подобно тому, как рождаются в разврате животные, таким же образом рождаются и люди. Он рассказывал о своем намерении стать основателем новой секты под названием «новая философия». Он говорил, что дева не могла родить и что наша католическая вера преисполнена кощунства против величия божия; что надо прекратить богословские препирательства и отнять доходы у монахов, ибо они позорят мир; что все они – ослы; что все наши мнения являются учением ослов; что у нас нет доказательств, имеет ли наша вера заслуги перед богом; что для добродетельной жизни совершенно достаточно не делать другим то, чего не желаешь себе самому… что он удивляется, как бог терпит столько ересей католиков. Он сообщил, что уже раньше был обвинен инквизицией в Риме из-за 130 тезисов и, если бы не скрылся, был бы схвачен».

Теперь – о самом главном и самом опасном в доносах и в развернувшемся следствии. Согласно доносу Мочениго, Бруно высказывал уверенность в необходимости «крупного» и «всеобщего» преобразования католической веры. Передавал ли он слова Бруно или сам сделал это заключение, неизвестно. Но вывод совершенно точен. Жизнь и мысль Бруно действительно были нацелены главным образом на такое преобразование. Он не был одним из тех ересиархов, которые высказывались лишь по отдельным и частным вопросам католического вероучения. Он был человеком, который, придись он «ко времени и ко двору» в истории католичества, смог бы способствовать широким, фундаментальным реформам его веры, ритуалов, институтов, приведению их хотя бы в относительное согласие с тогдашними здравым смыслом, рассуждающим и сомневающимся умом. Возможно, такие реформаторы всегда не ко времени и не ко двору, если господствуют жесткие, ригористичные догматико-ритуалистские идейные системы. Но во всяком случае, широкие реформаторские замыслы Бруно были не ко времени в Италии конца XVI века и не ко двору в застенках инквизиции. Бруно хорошо понимал: раскрывать и отстаивать перед инквизиторами новые идеи и признаваться в том, что он «постоянно уверял» в своей правоте слушателей и собеседников, – значит сразу подписать себе смертный приговор. Ибо ведь жизненная драма Бруно с 1562 года стала разыгрываться на исключительно неблагоприятной для него исторической сцене, где хозяевами положения, «сценаристами» и «режиссерами» – правда, как оказалось, не всесильными – были те люди, которые владели богатствами, властью в католическом мире и определяли его господствующую, официальную идеологию.

Драма жизни и личность Бруно

…Позвольте в связи с этим небольшое отступление. Не один раз представлялось мне, как драма «Джордано Бруно перед судом инквизиции» играется в театре. Ведь перед нами – потрясающая по своей силе драма, хорошо подтвержденная документами: их «вручила» истории сама инквизиция. Это прежде всего протоколы допросов – документы подлинные; велись они точно и строго, ибо предназначались исключительно для «служебного пользования» в инквизиции, для ее сугубо секретных внутренних архивов. Обнаружены были они только благодаря революции 1848 года, открывшей доступ к части архивной документации католической церкви. Есть и другие свидетельства истории: сам Бруно говорит с нами, далекими потомками, на ярком, сложном языке своих поистине драматических диалогов. И хотя драма, о которой веду я речь, еще не написана, но она легко может составиться из этих подлинных исторических документов и, наверное, из исторических комментариев, отвечающих нынешнему времени.

Как можно было бы поставить и сыграть такую драму?

Как драму единоборства выдающегося мыслителя с властвующей сворой: от доносчиков, следователей, тюремщиков всех рангов, генеральных инквизиторов, привлеченных к экспертизе ученых советников, «отцов магистров святого богословия и докторов обоего (гражданского и церковного) права» до тогдашнего «первого католика» – папы Климента VIII.