Своеволие философии

На допросе Бруно не привел никаких других аргументов в пользу совсем неочевидного в ту пору тезиса о бесконечности миров, кроме апелляции к бесконечному могуществу Бога. В произведениях же Ноланца, например в диалогах «О бесконечности, Вселенной и мирах», «О причине, начале и едином» тщательно, подробно, доказательно – и дискуссионно, в свободном и остром споре собеседников, представляющих различные позиции, – строится образ единой, неисчислимой, нерождающейся и неуничтожающейся, вечно пребывающей в расколе и взаимодействии противоположностей, бесконечной и бесконечное множество миров охватывающей Вселенной. Теологические аргументы в защиту новой картины мира в диалогах тоже есть, но по силе, по убедительности они уступают доводам рассуждающего и исследующего разума.

Салюцци пока поостерегся ввязываться в спор по философским вопросам. Стоило Ноланцу пуститься в объяснения своих взглядов на мироздание, судья-инквизитор и нунций, по всей видимости, заскучали. Почувствовав это, сам Бруно перешел к более горячему пункту – он начал говорить о своем понимании «духа божия в третьем лице». Он опять-таки пытался рассуждать философски, но инквизиторы при рассмотрении этой излюбленной ими темы не дали увести себя в дебри абстрактных рассуждений.

Отношение Бруно к церковным ритуалам и религиозной догматике

Перед Бруно был поставлен прямой вопрос: «Утверждал ли, действительно ли признавал или признает теперь и верует в Троицу, Отца и Сына и Святого духа, единую в существе, но различающуюся по ипостасям, согласно тому, чему учит и во что верует католическая церковь?» Так и началась длинная серия догматически-ритуальных вопросов, столь же определенно и четко поставленных. Переход от философствования к теологической догме был весьма стремителен, но Бруно – по инерции или наивно предполагая такую возможность? – продолжал рассуждать. Более того, он решил поведать инквизиторам о своих сомнениях в догме о «триединстве» Бога.

Разве мог, по логике инквизиторов, еретик ограничиться догмой о триединстве? Разве не должен был он аналогичным образом сомневаться в пресуществлении и в других установлениях и ритуалах? Теперь положение Бруно существенно менялось: на почве основных догматов, на заповедной земле инквизиторов, ему уже не могли помочь светские судьи – туда они сами еще не решались вступать, хотя могли разделять высказанные подсудимым сомнения. Например, догматика триединства содержала в себе, и давно, зазор для еретиков. И именно в XVI–XVII веках он был расширен благодаря философской критике антропоморфизма христианской религии. Салюцци со своей стороны жестко держал оборону. Его наверняка не устраивали в рассуждениях Бруно ни признание Бога-отца, ибо смахивало на утверждение «прав» слегка персонифицированной природы, ни допущение Духа святого, ибо граничило с аллегорией «духа, называемой жизнью Вселенной», как выразился сам Ноланец. Но во все эти тонкости Салюцци решил не входить – главным он правильно счел атаку на высказанное самим Бруно сомнение относительно «богочеловека» – Христа. Тема Христа стала главным пунктом венецианского, а потом римского следствий. Отныне спасение для Бруно заключалось не в признании догм или уверениях в том, что он их всегда признавал: он обязан был униженно каяться в этом (относительно «богочеловека») и других, притом многочисленных, еретических богоотступнических взглядах. От него ожидали безоговорочного отречения.

«Какого взгляда держался относительно чудес, деяний и смерти Христа и рассуждал ли когда-либо по этому предмету в противоречии с католическими установлениями?» На этот вопрос инквизитора Бруно дает ответ, первая формула которого станет в дальнейшем стандартной: «Я всегда держался взгляда, которого держится святая матерь католическая церковь».

После третьего допроса четко определился не только ход следствия – четко сложилась и тактика обвиняемого при ответах на догматически-ритуальные вопросы. О сомнениях Бруно уже не говорит, к «рассуждениям» почти не прибегает (исключение составляют темы философского характера). Однако он уже не признается в отрицании или непризнании догм. Нет покаяния, нет и отречения.