Своеволие философии

Мы знаем трагический и героический финал драмы. И конечно, для сегодняшнего режиссера-постановщика перенесенная на сцену восьмилетняя драма заключения Бруно не может не освещаться пламенем костра, который 17 февраля 1600 года на римской Кампо ди Фьоре (площади Цветов!) поглотил того, кого в приговоре инквизиции именовали «братом Джордано Бруно» и в то же время объявляли «нераскаявшимся, упорным и непреклонным еретиком».

Но – стоп! – подождем с финалом и тем более с современными оценками: ведь действующие лица, столкнувшиеся в той исторической сцене конца XVI века, еще не знали с точностью, что дело закончится костром. В том-то и состояла острота драматической завязки, что Бруно в 1592 году не хотел, не собирался непременно умереть – он хотел выжить; для инквизиторов смерть грешника через сожжение также не была ни единственным, ни даже предпочтительным вариантом. Так что пока не было заведомо определенного финала. И еще: на венецианской сцене сложилась особая расстановка борющихся сил. Она, кстати, помогает понять, почему Джордано Бруно, зная за собой весьма тяжкие, по понятиям католического мира, прегрешения, вернулся именно в Венецианскую республику – через Падую в Венецию.

Ситуация в Венеции

В начавшемся в 1592 году акте драмы главным движущим мотивом, побудившим Бруно к столь рискованному возвращению, была не унимавшаяся с годами тоска по родине. Больше всего влекла к себе родная неаполитанская земля, но путь в Неаполь, как и в Рим, для Бруно был заказан: там господствовала и свирепствовала инквизиция. Вся надежда была на венецианскую ситуацию. Чтобы понять, как развертывалось дело Бруно, имеет смысл принять ее в расчет.

Хотя в республике Венеции еще с начала XV века существовала и играла большую роль государственная инквизиция, церковная инквизиция, долженствующая исполнять волю Рима, появилась лишь к середине XVI столетия и постоянно наталкивалась на глухое или явное сопротивление государственных институтов. Еще решительнее выражал свою ненависть к папским инквизиторам венецианский народ – от простых людей до патрициев. Вот что правдиво и объективно отмечалось в одной из тех инструкций, которые были даны римской инквизицией кардиналу Монтальто, в 1555 году направленному папой Павлом IV для восстановления в Венеции пошатнувшейся власти церковного трибунала: «Венецианцы ненавидят трибунал инквизиции, так как они заявляют притязания властвовать над церковью, а это не согласуется с порядками и статусами инквизиции. Кроме того, они любят разнузданную свободу, которая чрезвычайно велика в этом городе Венеции, и относятся с пренебрежением к учению религии и догматам. Многие живут не так, как подобает христианам. Но будет весьма печально, если порвется слишком натянутая нить; как бы это не явилось причиной каких-нибудь маленьких или даже больших осложнений».

К концу XVI столетия республиканская Венеция, не порывая с Римом, добилась немалой самостоятельности в таких существенных делах, как установление международных контактов с протестантскими государствами, как относительная веротерпимость, по крайней мере для подданных венецианского государства. Венеция постоянно бунтовала против Рима, ввязывалась в конфликты с ним. Усиливалась антипапистская партия, среди лидеров которой был Франческо Донато – и его-то республика сделала своим послом в Риме! В Венецию и близлежащие города устремлялись писатели, художники, ученые. Во время процесса Бруно Галилей был приглашен читать лекции в Падуе. Он, конечно, пока не знал о следствии по делу Бруно, которое было строго секретным.

В книжных лавках Венеции можно было найти книги, изданные в протестантских государствах, что приводило в бешенство папских посланцев и местных религиозных фанатиков. Но они ничего не могли поделать: венецианские книгоиздатели и книготорговцы, учитывая направление мыслей читателей, вели свои дела широко и смело. Среди новых книг на венецианских прилавках стали появляться и вызывать интерес публики изданные за рубежом (например, во Франкфурте, откуда в Венецию доставлялись контрабандою) работы Бруно. Вот именно на то, что папские приспешники называли «разнузданной свободой» венецианцев, и рассчитывал Ноланец, когда решил вернуться не куда-нибудь, а в Венецию.

Расчет вполне мог оправдаться. Но дело Бруно завязалось в слишком тугой узел. И воротился беглый «брат Бруно» на несколько лет «раньше времени»: в 1606 году Франческо Донато, став дожем Венеции, не убоялся открытого конфликта с папой, который наложил на республику интердикт. Из Венеции были изгнаны иезуиты. А в 1592 году венецианским дожем был Пасквале Чиконья, политик хотя и крупный, но осторожный, склонный к компромиссам с папой. Партия оппозиции имела немалое влияние, но оно не было решающим: антипаписты во главе с Донато активно боролись против выдачи «отступника» Бруно Риму, но потерпели поражение. Если бы они победили, то Бруно все равно вряд ли бы освободился без какого-то покаяния и наказания.