О тех пороках, которые упоминал в своей проповеди отец Димитрий, немало писали и советские газеты. Но никто не разрешал священнику открыто говорить о том, что передовое советское общество, в котором коммунисты любовно пестовали человека будущего, заражено теми же грехами, что и растленное западное. Это был вызов. Именно так понимали проповеди отца Димитрия интеллигенты, которые собирались в Никольском храме, чтобы хотя бы один раз услышать их. По воскресениям непременно присутствовал Анатолий Краснов-Левитин. Как только на амвон выносили аналой и отец Димитрий выходил с тетрадкой из алтаря, из диаконских врат появлялся Анатолий Эммануилович и застывал на солее. Проповеди отца Димитрия казались тогда откровением – живые и доступные, они восстанавливали утраченную связь между священником и прихожанами. Накануне или в течение недельных служб прихожане могли подавать свои вопросы священнику. Он тщательно готовился, и люди могли услышать ответ на свой вопрос.
Эти проповеди начались с его обращения к прихожанам 8 декабря 1973 года. К маю 1974 года он провел десять бесед – они собирали множество интеллигенции, причем не только московской. Частенько в храме бывал и я. Любил стоять у чудной иконы Божией Матери «Знамение». Намного позже я узнал, что это был так называемый Серафимо-Понетаевский образ Божией Матери. Он был создан в середине XIX века неподалеку от Дивеево, в Серафимо-Понетаевской обители, созданной учеником преподобного Серафима Саровского, архимандритом Иоасафом (Толстошеевым). Он посылал сестер обители учиться в Академию художеств в Петербург. Одна из них создала этот необычный образ, который был признан чудотворным. Не знаю, как он попал в храм на Преображенке, но меня он притягивал. Божия Матерь изображена на нем совершенно юной, почти девочкой. Но в Ее облике столько чистоты, святости, уверенности в победе света, что этот образ, как магнитом, привлекал к себе самых разных людей. Послушать отца Димитрия приезжали христиане из других городов России. Московское духовенство с ревностью отнеслось к инициативе отца Димитрия – многим священникам казалось, что он нарушает неписанные правила игры, продиктованными Советской властью еще в конце 20-х годов. На фоне всеобщего благодушия, которое царило среди московского духовенства, он был возмутителем спокойствия. Молодые прихожане часто упрекали своих духовных отцов – почему они не следуют примеру отца Димитрия? Многим казалось, что настали иные времена и можно свободно проповедовать с амвона. Однако в мае 1974 года отец Димитрий был указом патриарха Пимена переведен в Московскую область.
Весной 1974 года мне вместе с другом, Валерием Кочиным, пришлось провожать отца Димитрия на последнюю его встречу с прихожанами Никольского храма. Я не был прихожанином отца Димитрия, хотя часто бывал у него. И отец Глеб, и отец Димитрий жили неподалеку от станции метро Речной вокзал. Меня забавляло, что в том же самом доме, где жил отец Димитрий, но в последнем подъезде, проживал еще один диссидент – Рой Медведев. Бывая у отца Глеба, я часто захаживал домой к отцу Димитрию. Мне нравилась атмосфера дома – ее создавала матушка Нина Ивановна. В доме было уютно, и окружала атмосфера взаимной любви, в которой росли дети – старшая дочь Наташа и сын Михаил, ныне тоже священник, сотрудник одной из церковных структур, Отдела внешних церковных связей. Детей отца Димитрия травили в школе. Наташа воспринимала травлю спокойно и с достоинством – как первохристианка. Миша страдал и мучился.
Наталья Солженицына (Светлова), знавшая его с начала 60-х годов, оставила верный портрет священника: «Очень русский по духу, он и обликом – очень русский: коренастый, с крупной головой, ясными голубыми глазами. С людьми, со всеми, – он ласково внимателен, слушает, о себе говорит мало, но от каждого общения с ним остается чувство: как глубока и радостна его вера! Человек он удивительно цельный и простой, и его проповедь находит прямой и точный путь к человеческому сердцу»3. Он был невысокого роста, с большой лысиной, седой и голубоглазый. Умел заразительно смеяться. Его отличали от других священников простота и доступность. Он начисто был лишен жреческого сознания – самый распространенный недостаток среди православных священников. В нем было что-то детское – простодушие и наивность, а также неподдельный интерес к каждому, кто приходил к нему. Он знал людей, умел подходить с неожиданными вопросами, которые распахивали для него самые закрытые сердца.