Суд праведный

— Э-э-э, подлюка-то подлюка, токо без него мы бы с кержацкой морды ни хрена бы не получили! Пришибли бы, а всё одно денег не выбили. А пристяжной ишь, как повернул! Сынов твоих не было, говорит, значица, они товар в орду погнали. Откуда, дескать, у тебя чаю быть? Вера ж не позволят? Да и чай из федуловской партии. Тот и наклал в штаны. — Лёшка, вспомнив выражение лица старого кержака, когда Озиридов, загибая пальцы, перечислял улики, осклабился: — Ох, шустёр!

Никишка насупился:

— Чуток на каторгу через его не пошлепали.

— Дурень…. Енто ж ён для испужки, с умыслом… Кержака ентим и прижал. Дескать, нас посодют, а мы его продадим. Енто старика и добило. Ох и не хотелось ему деньги отдавать! Ан приташшил!

— Приташшил, — обиженно передразнил Никишка, глядя на муху, осторожно перебегающую по слюнявой щеке спящего Стёпки. — Ободрал энтот пристяжный… И старика, и нас… как липку ободрал.

Лёшка глянул на брата снисходительно, дернул плечами:

— Подумаешь, три тышши взял. Семь-то у нас осталось! Без него вообче хрен бы чё получили! А старику поделом. Делиться не хотел, пушшай таперя, вместо пяти, тремя останними глотку заткнет…

— Всё одно много пристяжный захапал, — с тупым упорством повторил Никишка.

— Ха! Много! — угрюмо хохотнул Лёшка и перешел на шепот: — Да за одного Колотыгина на тебя бы пеньковый галстук накинули, и дрыгал бы ножками.

Стёпка, различив сквозь сон фамилию работника, судорожно всхлипнул. В мозгу, резанув по глазам тускло-багровым и пронзительно-черным цветом, вспыхнула и затрепетала картина того дня.

«Стой!» — крикнул тогда Никишка, сговорившийся с Евсеевым, что его сыновья встретят обоз у этой скалы. Крик Никишкин ударился о скалу, покатился по камням и затих на дне пропасти. Демид, ехавший впереди, натянул вожжи и недоуменно повернул разом вытянувшееся лицо. «Не дозволю!» — закричал он, услышав о сговоре. Никишка сразу засуетился, но Колотыгин одно кричал: «Отойдь, сучьи дети!» Выхватив нож, пятился он от наступающего с топором Лёшки, а чуть в стороне маячили темные фигуры Евсеевых. Брызнула кровь из пораненной руки Никишки. Демид извернулся и достал его ножом. Лёшка враз зазверел, бросил топор брату: «Он тебе кровя пустил, пусть сам теперь своей умоется!»

Удар. Хруст. Вскрик Демида. Голос Лёшки: «Ну, теперя мы все в этой крови…»

Спешились, потемнев лицами, сыновья старого кержака, спихнули с саней Стёпку, в страхе забившегося за тюки с чаем. Тело Колотыгина спихнули в пропасть, и сразу, как по заказу, закружило, завертело в верхушках кривых сосен, посыпалась с неба медленная, но густая снежная крупа. Клацая нервно зубами, вскинулся в седло окровавленный Никишка, губастый Лёшка крикнул совсем оробевшему Стёпке: «Сидай сзади, брательник!» И вскок!..

— Чё орешь? — ткнул Лёшка кулаком заворочавшегося, заоравшего во сне Стёпку.

Тот дернулся, вскинул голову и, с трудом разлепив заплывшие глаза, оторопело уставился на братанов. Старшие дружно заржали. Лёшка притянул его к себе, воняя чесноком, спросил:

— Едешь с нами в Томск?

— Еду, — быстро согласился Степан, зная, что при первой возможности сбежит от братьев. Об одном мечтал в последнее время. К отцу вернуться, чтобы тихо хозяйствовать в Сотниково.

Глава третья УЗЛЫ

1

Иван Иванович, тайный агент ротмистра Леонговича, человечек вполне обыденного вида, стоял в двух шагах от письменного стола, за которым сидел задумавшийся ротмистр. В кабинете было очень тихо. Так тихо, что Иван Иванович без труда слышал шаги за окном, писк и щебетание птиц, далекие пароходные гудки. Противно поскрипывали шаги принявшегося расхаживать по кабинету Леонтовича. Иван Иванович тоскливо следил за его перемещениями. Никогда не угадаешь, какое сообщение порадует начальство, а от какого начальство только ноздри раздует. Наконец Леонтович остановился и сделал отпускающий жест рукой:

— Ладно, иди… Жду вечером, как обычно.

Проводив взглядом агента и убедившись, что тот плотно прикрыл дверь, ротмистр поднял телефонную трубку, резко крутнул ручку:

— Барышня, соедините с типографией Литвинова.

Трубку поднял сам владелец типографии.

— Доброе утро, господин Литвинов. С вами говорит ротмистр Леонтович.

— Чем обязан? — без всякого энтузиазма отозвался Литвинов.

— Только один вопрос. Случались у вас в прошедшую ночь какие-либо пропажи?

— Вроде бы нет, — протянул Литвинов.

— Если так, — сухо заметил ротмистр, — вопросов больше не имею.

Он повесил трубку, но, сделав несколько шагов по кабинету, вновь вернулся к столу.

— Барышня, соедините с товарной станцией.

Представившись, Леонтович поинтересовался, не поступал ли на станцию типографский шрифт. На другом конце провода после секундной заминки неуверенно ответили, что такое поступление, кажется, имело место.

— Проверьте! — жестко посоветовал ротмистр и, сдерживая желание рявкнуть в трубку, добавил: — Будьте любезны.

Он достал из портсигара папиросу, продул ее, размял пальцами. Из трубки донеслось:

— Вы слушаете, господин ротмистр?

— Я весь внимание, — прикуривая папиросу, усмехнулся Леонтович.