Суд праведный

Ранним мартовским утром Зыковы выехали из большого алтайского села Онгудай, где останавливались на ночь у хозяина земской станции. Впереди ехал Демид Колотыгин, не раз уже ходивший по Чуйскому тракту в Монголию, а замыкал обоз старший из братьев — Никишка. После жаркой станции он никак не мог согреться. Холодный ветерок так и лез за высокий воротник, поддувал под длинные полы шубы. А дорога медленно ползла наверх, туда, где над сумрачным перевалом Чике-Таман хмуро бродили черно-синие тучи. Лёшка Зыков обернулся случайно и раззявил в удивлении губастый рот:

— Едрёна матрёна!

Никишка обернулся.

Сверху Онгудай казался совсем игрушечным. Его две улицы со спичечными коробками домов походили на аршинные линейки, и даже торчавшая на взгорке церковь представлялась отсюда совсем неказистой, не внушала никакого почтения.

Санный поезд, груженный не тяжелыми, но объемистыми ящиками с чаем купца Федулова, хорошо укутанными рогожами, задубевшими от мороза, полз себе медлительно к перевалу по узкой извилистой горной дороге. Лошади тяжело всхрапывали, выворачивали на сторону заиндевевшие морды, боязливо жались к черной каменистой стене, дышащей холодом, подальше от крутого обрыва. Седоки, соскочив с саней, со страхом поглядывали в открывающуюся пропасть, усеянную по склонам острыми глыбами.

— У-у, падина какая! — выдохнул средний из братьев Зыковых, Стёпка, с уважительной опаской проследив за покатившимся вниз камнем. — Грохнешься, дык костей не соберешь!

Колотыгин, вглядываясь в сгрудившиеся над перевалом потяжелевшие и ставшие угрюмо-черными тучи, настороженно проговорил:

— Должно, пурга будет.

— Хрен с ей, не пропадем, — отмахнулся Лёшка, но все же недовольно рванул за уздцы упирающуюся лошадь. — Чё стала?! Шевелись, подлятина!

Колотыгин покачал головой:

— Могём и не перелезть… Энтакая горища…

Вскоре ветер усилился, завыл, заметался по ущелью, швыряя в лица лепешки мокрого снега, все вокруг потемнело и приняло зловещие очертания.

— В Хабаровку надоть добираться! — прокричал Колотыгин, пригибаясь от порывов ветра. — Нельзя на перевал, сгинем!

Часа через два, когда лошади, миновав ущелье, ослепленные снегом и уставшие от борьбы с ветром, едва уже переставляли ноги, впереди в мутной белесой круговерти показались размазанные силуэты окраинных изб небольшой деревни. Стёпка прекратил подвывать и радостно блеснул глазами. Никишка встрепенулся, зашагал быстрее. Лёшка перестал зло материться и, нагнав Демида Колотыгина, ткнул его кулаком в плечо:

— Э! Слышь! Чё за народ-то здеся проживат?

— Кержаки! — прикрывая лицо от ветра, отозвался Демид.

— Ночевать-то пустят?

— Пустить-то пустят, токмо с имя ухо востро держать на-доть…

— Чё так?

Демид отодрал с бороды ледышку, хмуро глянул:

— Конокрады они, да и чем другим не брезгуют.

— Водку — пьют? — осведомился подоспевший Никишка.

— Травянушку хлещут, — хмыкнул Колотыгин и пояснил: — Пиво такое, на меду делают. Стакана три долбанешь и с копылков…

У первого же большого пятистенка Колотыгин остановил лошадь и кнутовищем постучал в окно. К замершему мутному стеклу, рассматривая нежданных гостей, прильнуло благообразное лицо старика с длинной седой бородой и пристальными запавшими глазами. Демид сдернул шапку и коротко поклонился. Старик, видимо, узнал его, потому что, кивнув в ответ, махнул рукой в сторону ворот, давая понять, что сейчас выйдет.

— Кто энто? — полюбопытствовал Никишка.

— Евсеев, — натягивая шапку, отозвался Демид. — Филимон Пафнутьевич. Несколько разов я у него останавливался.

Ворота со скрипом распахнулись. Хозяин появился перед путниками в длинной домотканой рубахе, таких же портах, заправленных в сапоги, и с непокрытой головой. Придерживая сухой сильной рукой развевающиеся на ветру совершенно белые волосы, он оглядел обоз, прикидывая, как разместить его в своем просторном, крытом жердями дворе, потом взглянул на переминающихся с ноги на ногу братьев Зыковых. Негромко, словно нехотя, предложил:

— Заезжайте.

— Поехали! — засуетился Колотыгин и потянул лошадь.

За ним во двор втянулись и остальные.

Сомлев от тепла, братья Зыковы расселись на лавке, удобно пристроенной под проконопаченной мхом бревенчатой стеной. Войдя в избу, пропустив впереди себя озябшего Колотыгина, старик Евсеев плотно прикрыл за собой дверь.

— Погодка… Но теперь чё… Лошадок мои сыны распрягли, сейчас вам хозяйка соберет на стол.

Колотыгин поблагодарил и шумно полез в котомку за посудой, а хозяин сел на лавку, так чтобы ему были видны все гости, поглаживая рукой благообразную бороду, поинтересовался негромко:

— В орду путь держите?

— В нее, — сдержанно отозвался Колотыгин.

— Чё за товар везете? — моргнув, спросил старик.

— Да всякий, — уклончиво ответил Демид, нарезая вынутое из котомки сало острым охотничьим ножом.

Увидев появившийся в руках Демида промерзший каравай, старик проговорил:

— Хлеба я дам.

— За это спасибо, — улыбнулся Колотыгин.