Суд праведный

Не притрагиваясь к штофу, Кунгуров встал и твердо направился к двери. Он даже не заметил, как быстро последовал за ним урядник. Впрочем, выйдя из кабака, Саломатов за ним не пошел, а, подумав, направился к дому станового пристава, которому, как он решил, будет небезынтересно узнать содержание разговора Кунгурова с Ёлкиным.

Збитнев принял урядника в кабинете и терпеливо выслушал. А выслушав, долго молчал.

Он отлично понимал, что случится, если начальству станет известно, что, расследуя самое простое дело, он, Платон Архипович Збитнев, так глупо и нелепо оконфузился: упустил настоящего убийцу, задержал ни в чем не повинного мужика да еще и выпорол его сына! Выглядеть дураком Збитневу вовсе не хотелось, как не хотелось и огласки. Тем более сейчас, когда ему светила награда за поимку опасного политического преступника. Вынесло же, черт побери, этого правдоискателя Кунгурова! Нашел на кого нажимать… Да и с Зыковым ссориться Платону Архиповичу не хотелось. Зыкова лучше держать на крючке, благо крючок этот хороший, сорваться с него будет трудно.

Последнее соображение заставило станового пристава ухмыльнуться. Чутко улавливающий настроение начальства Саломатов понимающе улыбнулся. Збитнев похлопал его по плечу:

— Говоришь, Андрей Кунгуров в кабаке водку пил… Пьяный небось напился да скандал учинил…

Урядник, хоть ничего такого и не говорил, на всякий случай кивнул.

— Давай-ка, братец Фёдор Донатович, в «холодную» этого Андрея Кунгурова для вытрезвления, — приказал Збитнев, опуская руку в карман.

— Понял, ваше благородие! — усердно рявкнул урядник.

— Тише ты, Фёдор Донатович, — невольно оглянувшись на дверь, за которой продолжали обедать судьи и товарищ прокурора, укоризненно протянул Збитнев. Вынув руку из кармана, вложил в ладонь урядника серебряный рубль. — Вот тебе, за усердие в службе… И чтобы ни слова никому. Понял? Ни-ко-му!

Изба сельского схода снова заполнилась.

В ожидании присяжных сотниковцы негромко гудели, как пчелы в улье. Пропустив в дверь судей, Збитнев внимательно оглядел притихших крестьян. Андрея Кунгурова среди них не было. Удовлетворенно вздохнув, пристав хотел пройти на свое место, но в последний момент передумал, шагнул к устроившемуся на скамье сельскому старосте Мануйлову.

— Что, Пров Савелыч, — поинтересовался пристав. — Рядышком примоститься позволишь?

Мануйлов взглянул настороженно, но ответил смиренно:

Збитнев усмехнулся, опустился на скамью и, придвинувшись к Мануйлову, чуть ли не уткнулся губами ему в самое ухо.

— Ну? Вспомнил, откуда шел в то утро, когда на труп старика Кунгурова натолкнулся? — прошептал он вздрогнувшему старосте. — От меня правду не скроешь, — довольно подкрутив ус, ухмыльнулся становой пристав.

Мануйлов свел кустистые брови, но промолчал. А Збитнев снова зашептал:

— Негоже тебе в твоем возрасте, Пров Савелыч, да при положении твоем по развратным девкам хаживать. Ой, негоже… От Глашки шел? От нее?

Мануйлов покосился на станового, кивнул покаянно:

— Виноват… Ваша правда.

Збитнев сразу подобрел:

— Хорошо, что понимаешь свою вину…

— Вы уж, ваше благородие, не погубите, — дыхнув на пристава чесноком, тоже зашептал Мануйлов. — Мы ведь, энто, завсегда благодарны могем быть… Не сумлевайтесь…

Платон Архипович покровительственно похлопал его по колену:

— Сочтемся….

Крестьяне зашевелились и разом встали. Присяжные заседатели, стараясь не смотреть на потемневшего от ожидания Анисима, один за другим потянулись из совещательной комнаты.

И когда объявили, что Анисим Белов виновен, но заслуживает снисхождения, по залу прокатился одобрительный гул.

Товарищ прокурора, подергивая себя за седые бакенбарды, высказал свое мнение о мере наказания.

— …десять лет каторжных работ, — закончил он и сел с видом утомившегося от тяжелой работы человека.

Раскрасневшийся Озиридов, не обращая внимания на шум в зале, бойко и горячо выпалил свои возражения против столь сурового наказания.

Последнее слово Анисима было коротким. Устало опустив плечи, он проронил:

— Как хотите.

Коронные судьи проследовали в совещательную комнату и через четверть часа вернулись и огласили приговор.

Услышав его, Татьяна вскрикнула и, рыдая, вцепилась в руку брата. Пётр, сжав зубы, заиграл желваками и впился взглядом в отца. Лицо Анисима было бледно, и он, до боли сцепив пальцы, старался не слышать плача дочери.

Крестьяне не могли прийти в себя. Они смотрели на судей, словно желая дождаться какого-нибудь объяснения, удостовериться, что они не ослышались. Смотрели на Анисима и не верили, что этот молчаливый, до этого никого не обидевший односельчанин, теперь будет именоваться каторжником, на него наденут кандалы и увезут бог весть куда, откуда не всегда возвращаются. Десять лет — большой срок…

— Чего встали? Расходись! — оборвал затянувшуюся паузу зычный голос урядника. — Живей, живей!

Загремели отодвигаемые лавки, зашаркали ноги, заохали, завздыхали бабы, заперхали мужики.

Изба опустела.

Часть вторая

Глава первая ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН

1