Суд праведный

Вошла высокая сухая старуха, не глядя на постояльцев, выхватила ухватом из печи булькнувший чугун со щами, к запаху которых гости уже давно принюхивались, поставила на стол и, такая же прямая, укрылась за занавеской из голубенького ситца, отделявшей приличный угол избы. Хозяин, не торопясь, выложил на стол каравай хлеба, свеженький, поджаристый, духмяный. Разрезая его на ломти, Демид каждую крошку со стола собрал и в рот забросил.

— Вот пошамаем! — обрадовался Лёшка.

Старик неодобрительно покосился на его толстогубую физиономию, а когда Демид, а за ним и братья, повернулись к иконе, отвернулся, чтобы не видеть проклятой никонианской щепоти, которой они творили знамение.

Стёпка первым накинулся на щи, но Лёшка пихнул его локтем, заметив многозначительно:

— Чёй-то не идет всухую…

И Никишка глянул на Евсеева:

— Слышь, хозяин… Для сугреву бы… Не найдется?

Не поднимая глаз, старик встал со скамьи, сунулся за занавеску и выставил на стол четверть, наполненную мутноватой жидкостью. Никишка подхватил ее и, ухмыляясь, разлил самогон по кружкам, поставленным Демидом. Лёшка решил уважить хозяина, подтолкнул старику кружку:

— Выпьешь с нами, Филимон Пафнутьевич?

Старик, не глядя, отодвинул кружку, снова скрылся за занавеской.

— Чё энто он? — недоумевающе раскрыл рот Стёпка.

— Опоганиться боится, рожа кержацкая, — потирая лоб, ответил Никишка.

Демид испуганно шикнул на него:

— Тише ты! — и шепотом добавил: — Вы их веру не трожьте. Они хучь и православные, а за свою старую веру всем нам ноги повыдергивают.

Старик Евсеев добыл, наконец, толстостенный стакан и сам наполнил его самогоном. Демид глянул на Зыковых, поклонился хозяину.

— Спасибо, что приютили, — сказал он и неторопливо опорожнил свою кружку.

— А вот и сыны мои, — сухо проговорил хозяин.

Оторвавшись от щей, братья Зыковы уставились на здоровенных, заросших кудлатыми бородами мужиков, дружно переступивших порог. Лёшка, оттопырив губу, даже ухмыльнулся нагловато:

— Здрасьте!

Мужики что-то буркнули в ответ и, склонив головы, прошли на хозяйскую половину. Демид проводил их взглядом, уважительно заметил:

— Крепкие они у тебя, Филимон Пафнутьевич.

Старик кивнул. Лёшка совсем было собрался съязвить что-то, но получил под столом увесистый пинок от старшего брата.

— Говорят, по вашей вере и табак нельзя курить? — поинтересовался Никишка.

— Сатанинское зелье, — подтвердил старик.

— И чай с кофием нельзя? — встрял Лёшка.

Евсеев погладил бороду, смерил Лёшку оценивающим взглядом и произнес многозначительно:

— Эт верно. Пить нельзя, но торговать можно. Вот орда шибко энту гадость уважает.

— А-а-а! — хлопнул себя по колену Стёпка. — Вот от чего Федулов свои товары в такую даль засылат!

Колотыгин, по опыту зная, что хвастаться товарами в дороге нельзя, предостерегающе прокашлялся. Ему уже приходилось ходить в Монголию, и не раз слышал он о бесследно сгинувших на Чуйском тракте обозах. Налетают лихие люди, режут всех, кто под руку попался, а потом ищи их в этих сатанинских местах.

— Орда… — задумчиво повторил старик Евсеев. — Нехрещенные, значит… С ними связываться дело такое… И вообще, — протянул он, играя своим толстостенным стаканом и пряча глаза под лохматыми бровями. — Опасное место энтот перевал… Иные называют его не Чике-Таман, а Чёрт-атаман…

Помянув черта, старик торопливо перекрестился двумя длинными желтоватыми пальцами.

К утру пурга стихла.

Солнце, показавшись из-за гор, заиграло лучами на ослепительно-белом снегу. Накормленные и отдохнувшие за ночь лошади, несмотря на снежные заносы, кое-где преграждавшие путь, резво тянули сани в сторону перевала.

Спустя час после того, как обоз Зыковых выехал со двора старого кержака, оттуда же верхами вылетели три всадника: сам Евсеев и его сыновья. Бросая из-под копыт комья снега, кони рысью устремились по свежему следу полозьев.

2

Размешав в стакане почти уже остывший чай, Юлий Глебович поднял глаза на робко съежившегося на стуле Никишку Зыкова.

— Итак… — Юлий Глебович покосился на протокол допроса, лежащий перед ним. — Итак, Никифор Маркелович, вы продолжаете утверждать, что на вас впрямь напало семь разбойников?

Говорил следователь медленно, растягивая каждое слово, и Никишка терялся, стараясь угадать, каким же будет следующее слово. Облизывая распухшую, разбитую в кровь губу, он закивал:

— Семеро… семеро их было.

Виноградов поднял стакан, заключенный в массивный серебряный подстаканник, сделал еще глоток.

— И где же на вас эти разбойники напали?

— Дык, ваше благородие… Дык я уже и рассказывал, — Никишка даже повел широким плечом, но тут же охнул от боли, отозвавшейся в боку после неловкого движения.

— Ничего, повтори, — неторопливо посоветовал Юлий Глебович. — Дело такое, что и десять раз повторить можно. А я вот, как видишь, опять и опять готов слушать.

Виноградов даже улыбнулся. Почувствовав его благодушие, Никишка быстро закивал:

— Почитай, на самом перевале. Токмо мы к леску подъехали, они вот они… Сверху на нас и навалились…

— Из засады, значит? — неспешно уточнил Виноградов.