Стефан Цвейг

По мнению Рихарда Шпехта, написавшего критико-биографический очерк о своем друге специально для первого русского собрания сочинений писателя в издательстве «Время» (1927–1932), легенда «Глаза извечного брата» «быть может, лучшее из всего, что Стефан Цвейг до сих пор создал». Под словами «до сих пор» музыковед Шпехт подразумевает свой очерк о Цвейге, написанный 31 января 1927 года. В нем же Шпехт замечательно скажет и о скрытых смыслах этой легенды: «Это великолепно. Истинная мудрость. Хоть и опасная, и над которой никто из слабых не должен бы задумываться: ибо она ведет к квиетизму. Лишь тот, кто, подобно Цвейгу, познал, что эгоистическое существование глубоко бессмысленно и бесплодно, что имеет цену не то, что можно обрести, а лишь то, что совершается во имя служения великому делу; что суд и осуждение – дерзость, что смертный приговор – преступление и что лишь понимание, прощение и жизнь с людьми в братской любви дают смысл земному существованию, – лишь тот мог поведать эту изумительную легенду, как сущность своего бытия и призвания. Это лучезарнейший самоцвет в богатой цепи его созданий».

Это восхитительное произведение автор посвятил «моему другу Вильгельму Шмидтбонну» (настоящая фамилия Шмидт, 1876–1952), известному писателю и драматургу, чьи пьесы в Дрездене ставил австрийский театральный режиссер Эрнст Левингер (Ernst Lewinger, 1851–1937), а в Берлине – первая звезда своего времени на театральной сцене Макс Рейнхардт (Max Reinhardt, 1873–1943). Шмидтбонн был в дружеских отношениях с Цвейгом и его первой супругой Фридерикой. Однажды они вместе отдыхали зимой на курорте в Бадене, многократно посещали театральные премьеры в Вене и Берлине. В 1918–1919 годах Вильгельм написал грустную повесть о бездомных собаках «Die Flucht zu den Hilflosen», ввиду чего Стефан и решил посвятить «Глаза извечного брата» тому, кто подобно Вирате обрел смысл в ухаживаниях за собаками.

Взгляд с Бруклинского моста

Мои чемоданы зевают на меня пустыми: я должен заткнуть им рты.

Стефан Цвейг – Раулю Ауэрнхаймеру{217}, февраль 1911 года

В своих мемуарах Цвейг пишет: «Америка для меня была страной Уолта Уитмена, нового ритма, грядущего мирового братства; еще раз прочел я, прежде чем отправиться за океан, первозданные и, словно водопад, низвергающиеся с высоты долгие строки “Camerado” и ступил, стало быть, в Манхэттен с открытым сердцем вместо обычного высокомерия европейца. Я еще помню, что своим первым долгом почел спросить у портье в гостинице о могиле Уолта Уитмена, которую хотел посетить, чем вызвал у бедного итальянца сильное замешательство. Он этого имени даже не слышал»{218}.

Нет, это не книга, Камерадо,
Тронь ее – и тронешь человека,
(Что, нынче ночь? Кругом никого? Мы одни?)
Со страниц я бросаюсь в объятия к тебе,
хоть могила и зовет меня назад.
О, как ласковы пальцы твои, как они усыпляют меня,
Дыханье твое – как роса, биение крови твоей
баюкает-нежит меня,
И счастье заливает меня всего с головою,
Такое безмерное счастье{219}.

Двадцать второго февраля 1911 года «зевающие чемоданы» 29-летнего Стефана Цвейга были заполнены томиками стихов любимого Уитмена, философской прозой Генри Торо и Эмерсона, потертыми книгами «о первых кругосветных путешественниках на парусниках», а во внутреннем кармане пиджака давно лежал заветный билет на океанский лайнер «Saint Paul». В указанный день этот комфортабельный и надежный пароход, построенный филадельфийской судостроительной компанией «William Cramp & Sons», вышел из французского Шербура{220} в холодные воды пролива Ла-Манш и взял курс через Атлантику на Нью-Йорк.

Писателя воодушевляло не только предстоящее путешествие в Новый Свет, о котором он мечтал со времен первой беседы с Вальтером Ратенау, но и то, что накануне, 20 февраля, он гостил «неподалеку от бульвара Монпарнас» в парижской квартире Ромена Роллана, впервые тогда с ним встретившись и сразу завязав доверительные отношения, переросшие в дружбу, «которая, подобно дружбе с Фрейдом и Верхарном, стала самой плодотворной в моей жизни, а в иные часы даже путеводной», – признавался Цвейг в мемуарах.