Стефан Цвейг

В 1911 году в Нью-Йорке проживало третье по численности после Берлина и Вены немецкоязычное сообщество в мире. Однако, столкнувшись с реалиями американского мегаполиса, свой очерк «Ритм Нью-Йорка»{228} Цвейг начал с контраста между привычными для него европейскими столицами и огромным городом на другом континенте. Он сообщил венским читателям о том, что в Нью-Йорке «говорят на сотне языков и диалектов», что мегаполис смешивает различные культуры и социальные положения, в результате чего беспрецедентно увеличивается пропасть между богатыми и бедными.

С первых минут писателя шокирует столпотворение на улицах. И наверняка он вспомнит строчку из стихотворения Верхарна «Радость» («Нет радости в людском столпотворенье», 1899 год), раз сравнит потоки людей с «кровью», причем кровью «черной», текущей по «артериям» города пять дней в неделю от зари до зари. И только в выходные, когда пешеходные и автомобильные магистрали станут относительно пустынны, разглядит в нем застроенный небоскребами «холодный», «мертвый» город, ритм которого снова наберет полную силу с понедельника. В первое же утро новой недели с Бруклинского моста снова можно будет наблюдать за «гонкой кораблей», «ревом поездов» и бесконечным движением тысяч легковых автомобилей.

Цвейга разочаруют высотки без балконов, пустующие скамейки в парках и на площадях – «редко кто на них сидит и отдыхает». Он поразится отсутствию в ресторанах привычных для европейских гурманов столиков, в особенности тому, что в обеденное время американцы стоя спешат «подавиться едой», при этом одновременно читают газеты и проводят переговоры. Зато не без иронии подчеркнет позитивную составляющую городской суеты: в Нью-Йорке за десять дней ему не встретится на глаза ни одного бродяги, и австрийский писатель наивно решит, что бешеный ритм «смывает их, как гнилое дерево».

Постепенно научившись уклоняться от ударов плеч и локтей прохожих, как на серфинге, лавируя в потоке вечно спешащих по двенадцати главным авеню и параллельным им стрит деловитых американцев, «самым добросовестным образом» посетив выставки, «важнейшие достопримечательности», музеи и центральные универмаги, голодный до всего интересного в мире искусства и антиквара европеец в какой-то момент почувствовал себя не в своей тарелке: «Мне нечего было делать в Нью-Йорке, а ничем не занятый человек был тут более неприкаянным в ту пору, чем где бы то ни было». Подцепив, как грипп, «чувство крайнего одиночества», он никак не мог избавиться и отстраниться от этого состояния психологического вакуума, необъяснимой пустоты, пока не нашел способа выйти из «положения» весьма оригинальным приемом:

«Я слонялся туда и обратно, словно судно без руля, по леденящим, продуваемым улицам. В конце концов, это чувство бесцельности моего хождения стало настолько сильным, что мне пришлось преодолевать его с помощью одной нехитрой затеи. Я придумал игру: бродя здесь один-одинешенек, внушил себе, будто я один из бесчисленных переселенцев, которые не знают, что им предпринять, и что у меня в кармане всего семь долларов. Делай то, что приходилось делать им. Представь себе, что уже через три дня ты должен начать зарабатывать себе на хлеб. Присмотрись, с чего здесь начинают пришельцы, не имеющие связей и друзей, как им удается быстро найти себе заработок? И я стал ходить от одного бюро по найму к другому и изучать объявления. Тут искали пекаря, там временного секретаря, которому надлежало знать французский и итальянский, здесь помощника в книжный магазин: для моего двойника это уже был какой-то шанс. И я взобрался по железной витой лестнице на третий этаж – поинтересоваться заработком и сопоставил его в свою очередь с газетными объявлениями о ценах на жилье в Бронксе. Благодаря этому “поиску места” я сразу же, в первые дни, узнал об Америке больше, чем за все последующие недели, когда уже как турист комфортабельно путешествовал по Филадельфии, Бостону, Балтимору, Чикаго…»{229}

Завершить знакомство с крупнейшим мегаполисом Америки знаток венской оперы пожелал походом в Метрополитен-оперу на драму Рихарда Вагнера «Парсифаль». В знаменитом театре на Бродвее постановка, на которой в марте 1911 года побывал Цвейг, выдержала за предыдущие восемь лет{230} не менее 60 представлений, из чего Стефан сделал вывод (как оказалось, поспешный), что дирижер, оркестр и исполнители главных ролей должны профессионально выполнять свои обязанности. Отлично знавший великую музыку Рихарда Вагнера, ее лучшее исполнение на сценах европейских оперных театров, имея в своей коллекции рукописи этого гения{231}, оказавшись в Метрополитен-опера, он до глубины души был разочарован. «Чем?» – удивленно спросите вы. Да всем, к сожалению… Дирижерской работой, плохой эмоциональной отдачей и актерским мастерством исполнителей, бестактным поведением американских зрителей.