Читаем Срыв полностью

Пока отец искал их, я стоял у входа в один из коровников. Он был длинным, темным, едко пахло свежим навозом, мочой, чем-то еще, чем пахнет, когда разделывают свинью (как разделывают коров, я не видел) – теплыми внутренностями как будто. И из этой пахучей полутьмы несся надсадный, испуганно-призывающий рев. Казалось, что коровы умирают.

Появился один из скотников, грязный, усталый, в облепленных коричневой жижей сапогах. Я спросил:

– А что они так ревут? Есть хотят?

– Да телятся, – сморщился мужик, обтер два пальца об изнанку ватника и стал вынимать из пачки сигарету. – Две недели одна за одной. Уши лопнут…

А дня через два я узнал от Валерки, что почти всех новорожденных телят выносят на улицу и замораживают.

Помню, встретились у колодца, и я поинтересовался, как там приплод. Валерка мне и ответил.

– Возиться не хотят, выпаивать, – горестно объяснил. – Выгоды-то никакой – выжил теленок, нет. Вот и морозят… Работал бы я один, оставлял бы, а так… – И спохватился: – Только ты никому не… это… Добро? А то мне, сам понимаешь…

Ясно было, в каком настроении Валерка ездил на ферму – разницы не было, работает он там на совесть или нет. Ни денег, ни уважения, ни перспектив, как говорится… Уже очевидно было тогда, что ферму в нашей деревне вот-вот закроют – в увеличении поголовья стада никто заинтересован не был. Замороженными телятами, как я узнал позже, скотники кормили собак, раздавали родне… Года через два уцелевших сто с небольшим коров перегнали на центральную усадьбу. То ли оставили там на ферме, а вероятнее всего, отправили дальше, в город, на бойню…

А тогда, весной девяносто пятого, хоть и трудно было, но все-таки поддерживала надежда, что еще все наладится, удастся поправить. И такие факты, как умышленное убийство телят, возмущали. Потом уж ничему не стали возмущаться…

Обстоятельства, правда, всячески надежды рушили. В конце мая, только мы посадили в теплицах огурцы, перец, помидоры, именно на наш край деревни обрушился град. Пришла с юго-востока, из степи небольшая, но плотная, словно сбитая, серая туча – и прорвалась. Целлофан не спас – рвали его градины, как бумагу; побило много корней рассады, а гряды с редиской, морковкой, горохом, капустой перемололо, будто вспахали их. И виктории досталось основательно.

Хоть кое-что и удалось подправить, подсадить из той рассады, что первоначально была лишней и осталась в ящиках, но урожая большого ждать уже не приходилось…

У Валерки через неделю после града тоже беда стряслась.

Был он в тот день, наверное, выходной. Лошадь отвел пастись на берег пруда, привязал к дереву.

Берег в том месте был диковатый – стояли чахлые березки, рос тальник, у самой воды – камыш. Почва нельзя сказать что болотистая – так, вечно сырая, и трава от этого росла мягкая, сочная. Коровий молодняк там пастись любил, Валерка лошадь отводил туда часто.

Место это находилось за задами нашего огорода, который был окружен не пряслами, а хоть и щелястым, но все же забором. Работая на грядках, я замечал лошадь меж березок, слышал ее всхрапы. А вечером оказалось, что она утонула. Захлебнулась, точнее.

Поверить в это было сложно. Я потом обследовал тот участок – негде ей было там захлебнуться. Так, трава и грязь под ней. Хотя чего только не бывает… Скорее всего, задушилась лошадь уздечкой или, еще вероятней, отравилась. Кусок хлеба с крысиным ядом нашла и сожрала… Не знаю. Неоспоримым было лишь то, что утром лошадь была живая, а вечером – туша на берегу.

Всем околотком переволокли тушу во двор Валерки. Он, как обычно, старался больше всех, но был растерянным, словно ошпаренным, суетился, дергался туда-сюда, смотрел ошалелым взглядом… Лошадь была совхозная, нестарая, за нее нужно было расплачиваться…

На другое утро возле Валеркиных ворот организовалось нечто вроде прилавка. Стол, безмен, ножи, тазы и баки с мясом, кровяным, темным… Оповещенные жители шли к этому прилавку, выбирали куски, Валерка взвешивал. На вопросы, точно ли лошадь захлебнулась в болотце, заверял:

– Да-да! Фельдшер вскрытие делал…

Люди верили, брали. С мясом было тогда туго… Мы тоже купили килограммов десять, но не для еды, а чтобы как-то помочь Валерке собрать денег за лошадь. Ему нужно было совхозу выплачивать. Конину же потом, брезгуя есть сами, варили Биче.

…Вскоре после этой беды приехала мать Валеркиной жены – как и дочь, в яркой одежде, городская на вид. С неделю вместе с дочерью катала по улице коляску, ходила в бедный деревенский магазинчик, накрасившись, обув туфли на высоких каблуках.

Один раз я ее встретил в магазинчике. Она стояла и смотрела на полупустые полки таким презрительно-брезгливым взглядом, что мне, тоже презирающему деревенскую скудность и убогость, но пытающемуся это скрывать и от себя самого, захотелось язвительно ее спросить: «У вас в Дудинках, наверно, икры завались?»

Перейти на страницу:

Все книги серии Новая русская классика

Рыба и другие люди (сборник)
Рыба и другие люди (сборник)

Петр Алешковский (р. 1957) – прозаик, историк. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Крепость».Юноша из заштатного городка Даниил Хорев («Жизнеописание Хорька») – сирота, беспризорник, наделенный особым чутьем, которое не дает ему пропасть ни в таежных странствиях, ни в городских лабиринтах. Медсестра Вера («Рыба»), сбежавшая в девяностые годы из ставшей опасной для русских Средней Азии, обладает способностью помогать больным внутренней молитвой. Две истории – «святого разбойника» и простодушной бессребреницы – рассказываются автором почти как жития праведников, хотя сами герои об этом и не помышляют.«Седьмой чемоданчик» – повесть-воспоминание, написанная на пределе искренности, но «в истории всегда остаются двери, наглухо закрытые даже для самого пишущего»…

Пётр Маркович Алешковский

Современная русская и зарубежная проза
Неизвестность
Неизвестность

Новая книга Алексея Слаповского «Неизвестность» носит подзаголовок «роман века» – события охватывают ровно сто лет, 1917–2017. Сто лет неизвестности. Это история одного рода – в дневниках, письмах, документах, рассказах и диалогах.Герои романа – крестьянин, попавший в жернова НКВД, его сын, который хотел стать летчиком и танкистом, но пошел на службу в этот самый НКВД, внук-художник, мечтавший о чистом творчестве, но ударившийся в рекламный бизнес, и его юная дочь, обучающая житейской мудрости свою бабушку, бывшую горячую комсомолку.«Каждое поколение начинает жить словно заново, получая в наследство то единственное, что у нас постоянно, – череду перемен с непредсказуемым результатом».

Алексей Иванович Слаповский , Артем Егорович Юрченко , Ирина Грачиковна Горбачева

Приключения / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Славянское фэнтези / Современная проза
Авиатор
Авиатор

Евгений Водолазкин – прозаик, филолог. Автор бестселлера "Лавр" и изящного historical fiction "Соловьев и Ларионов". В России его называют "русским Умберто Эко", в Америке – после выхода "Лавра" на английском – "русским Маркесом". Ему же достаточно быть самим собой. Произведения Водолазкина переведены на многие иностранные языки.Герой нового романа "Авиатор" – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре – 1999 год?..

Евгений Германович Водолазкин

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги