Читаем Срыв полностью

Большинство же деревенских в город выбиралось хорошо если раз в месяц. Не к кому было, да и не на что. Работа тогда еще имелась (совхоз развалился году в девяносто шестом-седьмом), но денег почти не видели. Зарплату или только обещали, или выдавали одним – сгущенкой, другим – мясом, третьим – комбикормом, и происходил обмен: пять банок сгущенки – на мешок комбикорма, десять килограммов мяса – на кубометр обрезных досок… Тем, кто работал в школе, садике, вместо денег вручали специальные талоны, по которым в райцентре можно было приобрести хоть продукты, хоть одежду или уже никому не нужные в то время, вышедшие из моды хрусталь, чешское стекло, ковры. В республике Хакасия, расположенной километрах в семидесяти от нашей деревни, ввели параллельные местные деньги, которыми платили пенсии, пособия, зарплату бюджетникам… Много чего было в те годы. Теперь и не верится, что это было на самом деле, – кажется, фантазии…

Мы решили зарабатывать деньги огородом (для себя держали кур, десятка два кроликов). Посадили редиску, морковку, организовали плантацию виктории. В середине мая редиска (ее мы на ночь накрывали целлофаном, для чего сделали дуги из тальника) поспела, стали вязать ее в пучки, возить на базар в город. Пятьдесят километров в одну сторону… Худо-бедно, но редиску брали. Денег доставало на бензин для «москвича», на самые необходимые продукты, на мои поездки в город – «развеяться»… После редиски пошли виктория, огурцы, помидоры, морковка; кинзу, помню, хорошо покупали шабашники с Кавказа, но мне она не нравилась – терпкий запах ее заливал весь огород, в жару дышать от нее становилось трудно, как маслом каким-то воздух пропитывался.

Валерка же для заработка выбрал животину. Видимо, были у него денежные сбережения, и он купил поросят, гусят; с кормами, благодаря работе на ферме, проблем не возникало. То ли платили ему кормом, то ли подворовывал, но так или иначе часто привозил на телеге мешки.

Как большинство скотников, лошадь Валерка держал у себя. Относился к ней хорошо. По крайней мере, запрягая, не материл, не бил, как другой наш сосед, тоже скотник. Тот каждое утро устраивал в своей ограде целый «радиоспектакль»: «Да стой ты, тварь педальная!.. Стоять, говорю, разорви твою мать!.. Куда ж ты морду воротишь?! Щас зубы повыбью, сволочь тупая!..»

Лето прошло быстро, и начались дожди, все более холодные; растения на огороде вяли, хирели. Теперь главным делом стало не нарастить новое, а, выбрав ясные дни, убрать уже выросшее, просушить, одно – спустить в подпол, другое – посолить, третье – сложить в коробки… Денег за лето мы почти не скопили, и зима предстояла невеселая. Слава богу, родители оформили пенсии.

Было им тогда немного за пятьдесят, но Тува, где мы жили до переезда, в начале девяностых была приравнена к районам Крайнего Севера (хоть и располагается примерно на широтах Киева, Воронежа), и поэтому пенсии оказались не совсем копеечные. Хотя, конечно, хватало их не на многое.

Валеркины, а скорее всего, больше его жены надежды на лето тоже не оправдались, все чаще слышался ее раздраженный голос. Слов было не разобрать – говорила она где-то в глубине двора или в сенках, но интонация была понятна: выговаривала мужу, упрекала.

Конечно, вторая зима в крошечной, низенькой засыпушке мало кому могла понравиться. Некоторые местные, правда, обитали в подобных халупах всю жизнь, но приезжие все-таки пытались скорее построить что-нибудь попросторнее, посветлее.

Мало кому, впрочем, удавалось поставить такой дом, как бы хотелось, – стройматериалы стоили не так уж много, но живые деньги были редкостью. Люди жаловались, что, даже вырастив бычка или свиней, продать их совхозу не удавалось – там предлагали вместо денег обмен на корма, лес, уголь. Цемент же, кирпич, листовое железо покупать нужно было только за наличные.

Находились те, кто вез мясо на рынок; другие искали покупателей на «живой вес», но это было сложно, а для лишенных коммерческой жилки людей – и непосильно. И, конечно, слухи об обманах, о бандитах, маскирующихся под скупщиков, многих пугали.

…Новая весна была не такой радостной, как прошлая. Не стучали молотки в Валеркиной ограде, мы работали на огороде без прежнего энтузиазма, понимая, что, если даже урожай будет охальный, собрать денег на квартиру в городе нам не удастся (цены, несмотря на дороговизну денег, росли бешено – приезжих становилось все больше и больше, а строительство почти не велось). В лучшем случае заработаем столько, чтоб пережить грядущую зиму.

Валерка выезжал по утрам за ворота унылым, вяло потряхивая вожжами. Впереди у него был большой, тяжелый, ничего не изменяющий день.

Зимой мне пришлось увидеть, как работают скотники. Точнее, не как работают, а в каких условиях.

Мы тогда приехали на ферму с отцом за дробленкой – корм курам и кроликам совсем кончился, договорились со скотниками купить два мешка.

Перейти на страницу:

Все книги серии Новая русская классика

Рыба и другие люди (сборник)
Рыба и другие люди (сборник)

Петр Алешковский (р. 1957) – прозаик, историк. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Крепость».Юноша из заштатного городка Даниил Хорев («Жизнеописание Хорька») – сирота, беспризорник, наделенный особым чутьем, которое не дает ему пропасть ни в таежных странствиях, ни в городских лабиринтах. Медсестра Вера («Рыба»), сбежавшая в девяностые годы из ставшей опасной для русских Средней Азии, обладает способностью помогать больным внутренней молитвой. Две истории – «святого разбойника» и простодушной бессребреницы – рассказываются автором почти как жития праведников, хотя сами герои об этом и не помышляют.«Седьмой чемоданчик» – повесть-воспоминание, написанная на пределе искренности, но «в истории всегда остаются двери, наглухо закрытые даже для самого пишущего»…

Пётр Маркович Алешковский

Современная русская и зарубежная проза
Неизвестность
Неизвестность

Новая книга Алексея Слаповского «Неизвестность» носит подзаголовок «роман века» – события охватывают ровно сто лет, 1917–2017. Сто лет неизвестности. Это история одного рода – в дневниках, письмах, документах, рассказах и диалогах.Герои романа – крестьянин, попавший в жернова НКВД, его сын, который хотел стать летчиком и танкистом, но пошел на службу в этот самый НКВД, внук-художник, мечтавший о чистом творчестве, но ударившийся в рекламный бизнес, и его юная дочь, обучающая житейской мудрости свою бабушку, бывшую горячую комсомолку.«Каждое поколение начинает жить словно заново, получая в наследство то единственное, что у нас постоянно, – череду перемен с непредсказуемым результатом».

Алексей Иванович Слаповский , Артем Егорович Юрченко , Ирина Грачиковна Горбачева

Приключения / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Славянское фэнтези / Современная проза
Авиатор
Авиатор

Евгений Водолазкин – прозаик, филолог. Автор бестселлера "Лавр" и изящного historical fiction "Соловьев и Ларионов". В России его называют "русским Умберто Эко", в Америке – после выхода "Лавра" на английском – "русским Маркесом". Ему же достаточно быть самим собой. Произведения Водолазкина переведены на многие иностранные языки.Герой нового романа "Авиатор" – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре – 1999 год?..

Евгений Германович Водолазкин

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги