Читаем Срыв полностью

– Елена Юрьевна скромничает, – перебила ее заведующая. – Дом памяти – это наше спасение. Связь с большим миром. Сколько интересных людей благодаря ему в округ приезжает, да и в деле сохранения истории много чего именно Дом памяти делает. Департамент культуры, мягко говоря, дремлет, а Дом памяти…

– Департамент культуры нам очень помогает, – не согласилась Елена Юрьевна. – Зря вы так.

– Ну, помогает, чтобы самому не просыпаться…

Коньяк кончился, темы для разговоров иссякли. Стали прощаться.

– В гостинице для вас заказан ужин, – говорила Сергею Игоревичу вновь ставшая деловитой Любовь Петровна, – а завтра в восемь утра я заезжаю за вами.

– Понял…

– Да зачем, – подошла директор Дома памяти. – Я ведь на колесах. Довезу вашего дорогого гостя до самого аэропорта.

– Правда? Это хорошо бы…

– Вы как, Сергей Игоревич, согласны ехать со мной?

В тон ей, слегка игриво, он ответил:

– Не вижу никаких причин отказываться.

В гостиницу пошли втроем – великан-краевед, Елена Юрьевна и он, диалектолог из Москвы.

По часам было начало девятого, а посмотришь вокруг – глубокая ночь. Многие окна в домах черны: то ли не живут там, за ними, то ли уже спят.

Сергей Игоревич зевнул, выпустив изо рта плотный столб пара, скорее прикрыл рот ладонью; великан моментом среагировал на зевок:

– Слушайте, а чего нам на покой? Может, еще посидим? Тут магазин рядом – коньячишки возьмем, сыру. Мне завтра опять к себе в нору дальнюю, опять полгода без людей…

– Как без людей, – засмеялась Елена Юрьевна. – А как же ненцы ваши любимые?

– Эт другое. Они – светлые души. Я за них… Но я ведь, ребятки, тоже цивилизацией развращен, культурой нашей, всем этим… Общаться тянет, философствовать… Тут друг у меня, вы, Елена Юрьна, знаете, – Коля Лысков. Его позовем. Коля, – повернулся великан к Сергею Игоревичу, – гений наш непризнанный. Но не бойтесь, не буйный… Ну как?

– Я не против, – сказал Сергей Игоревич, хотя такого уж большого желания пить, есть, общаться у него не было: все-таки устал. – Можно посидеть за бутылочкой. В номере, как в комнате общежития…

Дмитрий Абрамович тут же достал из недр своего полушубка маленький сотовый телефон, потыкал кнопки, стал звать в гостиницу непризнанного гения.

– И гитару, гитару прихвати!

«Будет Визбор», – вздохнул про себя Сергей Игоревич.

Зашли в супермаркет и стали собирать продукты в пластиковые корзинки. И Сергей Игоревич, и Дмитрий Абрамович не хотели показать себя скрягами, брали одно, другое, третье, четвертое.

– Вы как на неделю запасаетесь! – в конце концов не выдержала молодая женщина. – Перестаньте… Дмитрий Абрамыч, ну зачем нам сосиски? Где мы их сварим?

– Ну да, ну да, увлекся.

– Тем более заказанный ужин можно будет в номер принести, – вспомнил Сергей Игоревич.

Выложили часть, прихватили недалеко от кассы по бутылке «Старого Кенигсберга».

– А вот коньяка маловато, – сняла с полки еще бутылку Елена Юрьевна. – Потом ведь мучиться будете, в ресторан побежите.

– Еленка у нас профи.

– Да уж, сколько банкетов-фуршетов отвела…

* * *

Дмитрий Абрамович звал к себе в номер так настойчиво, что Сергей Игоревич не стал спорить. Сходил к себе за бокальчиками, стулом, потом спустился в ресторан взять заказанный организаторами ужин. Там возникли неожиданные сложности: официантка не хотела отпускать его с тарелками:

– Да здесь поешьте, и всё. Зачем туда?

– Я хочу в номере. Везде разрешают.

– Ну я не знаю… – На лице женщины изобразилось смятение.

– Поверьте, посуду я не украду. Завтра принесу на завтрак.

Разрешила с величайшим трудом и внутренней борьбой.

Около двери номера Сергей Игоревич остановился – вдруг возникло желание взять и отказаться от посиделок. То ли эта борьба с официанткой отняла остатки сил, то ли легкое опьянение сменилось тяжестью. Прямо придавило, тарелки с салатом и отбивной котлетой показались булыжниками… «Устал… завтра снова в самолет… извините…»

«И кем я для этих людей останусь? Приезжал, мол, из Москвы один, и, как все москвичи, с закидонами. Накупил еды, выпивки, а потом отказался сидеть, спрятался в комнате».

Директор Дома памяти резала кривым охотничьим ножом колбасу; Сергей Игоревич невольно на нее засмотрелся. Сейчас, без очков, в легкой светлой блузке, она казалась совсем юной, свежей, щеки после прогулки по морозцу были ярко-розовыми, глаза улыбались.

– Так, – хлопнул ладонями, будто полиэтиленовый пакет лопнул, Дмитрий Абрамович, – надо срочно по двадцать грамм. Колю не будем ждать – он и трезвый как бы слегка датый всегда, так что нам надо ему соответствовать. Но он… как это… адекватный, вы его, Сергей Игоревич, не бойтесь.

– Вы уже предупреждали.

– А, ну да. – Великан, посвистывая легкими, сорвал фольгу с горлышка, отвинтил крышку, налил в стаканчики действительно граммов по двадцать.

Когда чокались, Сергей Игоревич взглянул на женщину, та ответила какой-то смущенной и в то же время ободряющей улыбкой. Выпили.

– То, что вопросов не задавали, вы не обижайтесь. Люди здесь не очень коммуникабельные. Но между собой еще долго будут обсуждать, вспоминать.

Дмитрий Абрамович поддержал:

Перейти на страницу:

Все книги серии Новая русская классика

Рыба и другие люди (сборник)
Рыба и другие люди (сборник)

Петр Алешковский (р. 1957) – прозаик, историк. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Крепость».Юноша из заштатного городка Даниил Хорев («Жизнеописание Хорька») – сирота, беспризорник, наделенный особым чутьем, которое не дает ему пропасть ни в таежных странствиях, ни в городских лабиринтах. Медсестра Вера («Рыба»), сбежавшая в девяностые годы из ставшей опасной для русских Средней Азии, обладает способностью помогать больным внутренней молитвой. Две истории – «святого разбойника» и простодушной бессребреницы – рассказываются автором почти как жития праведников, хотя сами герои об этом и не помышляют.«Седьмой чемоданчик» – повесть-воспоминание, написанная на пределе искренности, но «в истории всегда остаются двери, наглухо закрытые даже для самого пишущего»…

Пётр Маркович Алешковский

Современная русская и зарубежная проза
Неизвестность
Неизвестность

Новая книга Алексея Слаповского «Неизвестность» носит подзаголовок «роман века» – события охватывают ровно сто лет, 1917–2017. Сто лет неизвестности. Это история одного рода – в дневниках, письмах, документах, рассказах и диалогах.Герои романа – крестьянин, попавший в жернова НКВД, его сын, который хотел стать летчиком и танкистом, но пошел на службу в этот самый НКВД, внук-художник, мечтавший о чистом творчестве, но ударившийся в рекламный бизнес, и его юная дочь, обучающая житейской мудрости свою бабушку, бывшую горячую комсомолку.«Каждое поколение начинает жить словно заново, получая в наследство то единственное, что у нас постоянно, – череду перемен с непредсказуемым результатом».

Алексей Иванович Слаповский , Артем Егорович Юрченко , Ирина Грачиковна Горбачева

Приключения / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Славянское фэнтези / Современная проза
Авиатор
Авиатор

Евгений Водолазкин – прозаик, филолог. Автор бестселлера "Лавр" и изящного historical fiction "Соловьев и Ларионов". В России его называют "русским Умберто Эко", в Америке – после выхода "Лавра" на английском – "русским Маркесом". Ему же достаточно быть самим собой. Произведения Водолазкина переведены на многие иностранные языки.Герой нового романа "Авиатор" – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре – 1999 год?..

Евгений Германович Водолазкин

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги