Читаем Срыв полностью

Может, из-за публики. Люди, в большинстве узкоглазые – видимо, ненцы, – сидели напряженные, непроницаемые; библиотекари и прочие культурные работники больше волновались за то, как пройдет мероприятие, чем слушали; на лицах немногочисленных русских мужчин Сергей Игоревич видел усмешку, наверное невольную, но все равно обижался на нее: «Конечно, усмехаетесь – вы-то матом разговариваете, куда вам диалектные жемчужины». Единственное, что притягивало к себе, оказались глаза Елены Юрьевны…

Лекция была рассчитана на полтора часа. Поглядывая в мобильный телефон, Сергей Игоревич однажды заметил, что миновало час пятнадцать, и стал плавно закругляться.

Закруглился, отпил из стакана воды, сказал:

– А теперь, пожалуйста, вопросы. Или, может, у кого-то есть дополнения, есть чему меня научить? Вам, живущим здесь, наверняка известно больше, чем мне…

Зал молчал. Поднялась заведующая библиотекой.

– Смелее, смелее, товарищи.

– Может быть, у кого-то есть свои примеры диалектных, иноязычных слов, которые прижились в русском или, скажем, ненецком, – добавил Сергей Игоревич. – Кроме, конечно, «спутника», «космоса», «банка».

– А вот, – загудел своим одышливым басом Дмитрий Абрамович, – меня бабка в детстве ландуром называла. До сих пор гадаю, что эт такое.

По интонации Сергей Игоревич догадался, что самому великану ответ известен, но спросил нарочно, чтобы поддержать его. Слава богу, и Сергей Игоревич знал, что такое ландур.

– Если не ошибаюсь, так ненцы называют вислоухих, понурых оленей. Замухрышек, в общем. По вам не скажешь, что в детстве вы были таковым.

– Да уж, – хмыкнул Дмитрий Абрамович, – спасибо диабету…

В зале невесело хохотнули, а Сергей Игоревич почувствовал одновременно и неловкость, и облегчение: «Не туберкулез, значит».

– Впрочем, – воодушевившись, продолжил, – в разных местностях тот же «ландур» может иметь разные значения. Так, например, со словом «увал». Чаще всего это – вытянутая невысокая возвышенность. Но также может быть и только южным склоном этой возвышенности. Я не раз слышал такие диалоги: «Где столько клубники набрал?» – «Да вон прошел по увалу». И спрашивающий сразу понимает, что набравший прошел именно по южному склону. Вот такие нюансы.

– Понятно, – кивнул великан-краевед.

– Так, еще вопросы, – взглядом хищной птицы оглядела заведующая сидящих. – Что ж, если вопросов нет, поблагодарим нашего гостя.

Люди с готовностью и, кажется, облегчением захлопали.

Потом сидели в кабинете за традиционным чаем и печенюшками, и так же традиционно – как почти повсюду – заведующая тихо и осторожно спросила:

– Может быть, чего-нибудь покрепче?

Сергей Игоревич тоже осторожно ответил:

– Не откажусь.

Появились коньяк, водочные стопки. Дружно, даже Любовь Петровна, чокнулись и выпили… Разговаривали о библиотечном фонде, проклятых тендерах, которые пока пройдут, нужных книг закупить уже не получается – кончились, и приходится приобретать вместо них всякую ерунду, чтобы деньги были освоены… О русском языке заговорили – что ребятишки из коренных народов учат его всё с меньшей охотой, некоторые и нескольких слов не могут сказать. И по этому поводу возник легкий спор.

Великан взял и бухнул:

– И правильно, я считаю. Чего им толку от русского языка?

– Как это – чего им толку? – возмутилась одна из сотрудниц библиотеки, маленькая и худенькая, почти старушка. – Вы, Дмитрий Абрамович, из-за любви к ним готовы остальное отрицать.

– А чего им черпать из русского языка? В смысле, чего полезного для их жизни?

– Вся культура, всё буквально к ним пришло благодаря русскому языку!

Дмитрий Абрамович поморщился иронически:

– А что им культура… По сути, культура только развращает народы. История показывает: книги, театры, кино всякое приносят больше вреда, чем пользы.

– О господи! – почти старушка схватилась за сердце.

– Ладно, ладно, – примирительно улыбнулась Елена Юрьевна, – Дмитрий Абрамыч у нас известный спорщик. На самом деле он так не думает.

– Да почему…

– В идеале бы, – перебил закипающего великана Сергей Игоревич, – им нужно знать и свой язык, и русский, конечно.

– И нам, русским, которые тут живут, так же, – поддержал Дмитрий Абрамович. – От них-то мы требуем, а сами… Моя бабка знала по-ненецки хорошо, родители – так уже, фразы, а я – десяток слов всего. Мои дети так и вовсе разбежались отсюда. Поэтому я не могу коренных винить. Мы должны им пример показывать.

– Это да, – вздохнула заведующая, – это вы правильно…

Елена Юрьевна, вовремя сгладив обострившийся было спор, слушала говоривших с улыбкой. Но не с той насмешливой, к какой Сергей Игоревич привык в Москве, какую встречал уже и здесь, а с доброй, вроде бы сочувственной.

– А что это за Дом памяти? – спросил, решив завязать с ней разговор напрямую, поближе познакомиться, что ли.

– Выделили нам помещения, проводим мероприятия, – сбивчиво, словно смутившись, заговорила молодая женщина, – чтения. В начале июня у нас фестиваль…

Перейти на страницу:

Все книги серии Новая русская классика

Рыба и другие люди (сборник)
Рыба и другие люди (сборник)

Петр Алешковский (р. 1957) – прозаик, историк. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Крепость».Юноша из заштатного городка Даниил Хорев («Жизнеописание Хорька») – сирота, беспризорник, наделенный особым чутьем, которое не дает ему пропасть ни в таежных странствиях, ни в городских лабиринтах. Медсестра Вера («Рыба»), сбежавшая в девяностые годы из ставшей опасной для русских Средней Азии, обладает способностью помогать больным внутренней молитвой. Две истории – «святого разбойника» и простодушной бессребреницы – рассказываются автором почти как жития праведников, хотя сами герои об этом и не помышляют.«Седьмой чемоданчик» – повесть-воспоминание, написанная на пределе искренности, но «в истории всегда остаются двери, наглухо закрытые даже для самого пишущего»…

Пётр Маркович Алешковский

Современная русская и зарубежная проза
Неизвестность
Неизвестность

Новая книга Алексея Слаповского «Неизвестность» носит подзаголовок «роман века» – события охватывают ровно сто лет, 1917–2017. Сто лет неизвестности. Это история одного рода – в дневниках, письмах, документах, рассказах и диалогах.Герои романа – крестьянин, попавший в жернова НКВД, его сын, который хотел стать летчиком и танкистом, но пошел на службу в этот самый НКВД, внук-художник, мечтавший о чистом творчестве, но ударившийся в рекламный бизнес, и его юная дочь, обучающая житейской мудрости свою бабушку, бывшую горячую комсомолку.«Каждое поколение начинает жить словно заново, получая в наследство то единственное, что у нас постоянно, – череду перемен с непредсказуемым результатом».

Алексей Иванович Слаповский , Артем Егорович Юрченко , Ирина Грачиковна Горбачева

Приключения / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Славянское фэнтези / Современная проза
Авиатор
Авиатор

Евгений Водолазкин – прозаик, филолог. Автор бестселлера "Лавр" и изящного historical fiction "Соловьев и Ларионов". В России его называют "русским Умберто Эко", в Америке – после выхода "Лавра" на английском – "русским Маркесом". Ему же достаточно быть самим собой. Произведения Водолазкина переведены на многие иностранные языки.Герой нового романа "Авиатор" – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре – 1999 год?..

Евгений Германович Водолазкин

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги