Спящие от печати

Нюрочка стала протирать клеёнку тряпицей, склоняясь над столом всё ниже, потому что за окном уже темнело.

− Спилась, нет? − сочувствуя, спросил парнишка. − ...Ну, спилась, скурилась, это мне без разницы. Не хочешь, не говори. А бумаги... Жалко, что сгорели. Тут сочиненье на одну страницу никак не вытянешь, а он...

Парнишка призадумался.

− Накрылась, короче, вся его работа! − вздохнул он. − Знал бы, не писал, наверно.

− Всё равно писал бы. Дедушка по-другому не мог.

− Значит, знания голову распирали!.. Бывает. С каждым бывает... Я бы кости куда-нибудь кинул! − зевнул он. − Если не возражаешь... Наломались мы с убитой техникой этой. Одни напильники у вас! И отвёртки гнутые... Свёрла − обломанные все. А станков не осталось! Весёлый коленкор, в общем...

+ + +

Потом, сбросив грубые ботинки, парнишка лежал тут же, возле стола, на жёстком деревянном диване, отказавшись и от постельного белья, и от одеяла.

− Испачкаю... У меня штаны в мазуте.

− Можешь тогда с вешалки фуфайку взять, − сказала Нюрочка, поколебавшись. − Она изношенная давно. Её мачеха выкинуть хотела, но испугалась. Когда ещё хуже будем жить, пригодится. Рады будем и такой.

− Нормально! − потягивался он, заложив руки за голову. − Без всякой фуфайки − ништяк... Ты как думаешь, за два дня работы мне заплатят? Завтра?

− Здесь никому ничего не дают. Пообещают! Но скажут, что пока денег нет. Они так делают.

− Нас вообще-то на месяц нанимали, до учебного года. Но сваливать придётся срочно. Я одному в рожу харкнул... Он моё полотенце нарочно иссопливил, а я харкнул. И про магнитофон сказал: «Если вы не загасите свой музон, я вас всех распиннаю!» ...Эх, был бы кастет!

− Синий час, − сказала Нюрочка, засмотревшись в окно. − Ветер стих... Синий час наступил.

− Чего-о-о? − озадаченно протянул он.

− Глубокие сумерки, − объяснила Нюрочка. − Час взаимопроникновения миров... Он быстро проходит... Это когда растворяется граница между миром живых и миром мёртвых: миром теней... Сейчас живые и мёртвые находятся рядом.

Парнишка помолчал, соображая.

− ...А триперными я их обозвал − за дело, − всё же уточнил он, мрачнея. − Не просто так. С малолетками дорожными они ходят. Потом чешутся, как блохастые.

− Вы все из техникума? − спросила она без любопытства.

− Ну. Сначала это фазанка была − ФЗУ. Фабрично-заводское, значит. Потом − ПТО: производственно-техническое... А сейчас − техникум. Говорят, в колледж переименуют, с осени! А, может, и нет... Когда мы поступили, нам даже старую форму выдали, со склада. Ватные куртки, толстые, а на пуговицах − буквы были: «ПТО»... Но мы пуговицы бритвой срезали. Сразу! Чтоб никто не дразнил. А так − дразнят: «Пидерас-Тепло-Одетый»... Один баклан не знал. Вырядился − и в новом домой попёрся! С буквами. Через все Столбцы... Вот угар был... У нас таких весёлых шуток много! Рассказать?

− Нет.

− А то бы я рассказал, − вздохнул парнишка с сожалением.

И озаботился:

− Слушай, мне на двор надо. Уже давно. Вспотел терпеть... Схожу? Не возражаешь?

Нюрочка кивнула, щёлкнула выключателем и ушла в боковую свою комнату. Она легла на койку, не снимая халата, и сразу прикрыла глаза ладонями − сквозь щели перегородки пробивался электрический свет, отчего под веками возникала, подрагивала, рябила неприятная радуга. Потом Нюрочка вытерла влагу в углах глаз. И радуга пропала.

Этой весною за нею опять не пришёл тот − понимающий всё без слов... Не пришёл в последний раз. Он уступил её − этому: приземистому, с разбитыми губами... В мешковатых штанах с пятнами мазута.

+ + +

Вскоре звякнула щеколда − там вернулся парнишка. Покашливая, он запер дверь. Через минуту на кухне щёлкнул выключатель. Во всём доме стало темно и тихо, и ночная скука − в углах, под койкой, за шкафом, − скапливалась ощутимо. Люди иногда уходили из этого дома насовсем − поочерёдно, а скука оставалась, притворяясь днями, что её нет, и старилась − вместе с неприметно оседающими стенами, с рассыхающимися половицами и дверьми. Но перед окончательным уходом каждого домочадца скука уплотнялась ощутимо. Скапливаясь по тёмным углам, она готовилась занять пространство уходящего. А расползалась − перед самым чьим-то уходом... И Нюрочке уже было ясно, что с парнишкой придётся ей жить всю долгую жизнь − где-то, не здесь. И она будет верна ему одному, всхлипывала Нюрочка едва слышно, спрятав голову под подушку. А тому − чуткому, − лучше потом не появляться на её пути...

Того − она ненавидела теперь за всё: за пустое своё ожиданье, за благополучную его нерасторопность, давно уж смертельную для неё. За то, что он предпочёл оставаться бесконечно долго − без неё, в своём умном мире, где тепло от всепонимающей вечной ласки... За то, что даже сегодня пришёл − не он...

За эти свои слёзы обречённости − она будет мстить − бессмысленно, безжалостно, безостановочно − тому, промедлившему преступно, если только он объявится когда-нибудь, потом, со своей неземной любовью. Нюрочка будет только мстить, и ничего не сможет с собою поделать... За то, что на дедушкин диван лёг − не он. Лёг другой...