Спящие от печати

Чтобы Нюрочка себя не погубила, этот избитый парнишка обязан жить долго. С нею одной. Верной ему одному, тихонько всхлипывала она.

...Нет, парнишка не должен помирать рано. Он должен жить всегда. При ней − только дольше неё.

+ + +

− Сигарет нету? − спросил парнишка через время, ворочаясь за перегородкой. − Отец твой что, не курит?

− В Россию он уехал. Три года назад, место искать, − ответила Нюрочка с неохотой, сдвинув подушку в сторону. − Мачеха Маринка говорит: сгинул... Сейчас многие люди там погибают. Без всяких вестей.

− Это − смотря какая у него специальность, − рассудительно заметил парнишка. − Вот с нашей − не пропадёшь.

− Он в быткомбинате работал, обивщиком мебели. Пружинные матрацы обтягивал. Кресла, диваны. У него много свободного времени было. Потом производство закрыли. Безработный стал.

− ...Что же у тебя мать не за инженера вышла? − спросил парнишка недоумённо. − А за быткомбинатского, простого?

− Он скромный. Мама за скромность всех людей очень уважала, − отвечала Нюрочка в темноту. − Непьющий. И любил её... Она считала, что он очень, очень сильно её любил! Боялась, что так любить её уже никто не сможет... Поэтому только вышла.

− А на самом деле? Не так? − догадался парнишка.

Нюрочка не ответила.

− Здесь луна, между прочим, уже в окошко глядит, − бодро проговорил парнишка. − Здоровая! Лупит, как прожектор с вышки. В зоне лежишь − или где: не поймёшь... А тебе там не видно. 

− Здесь у меня тоже светлее стало... Спокойной ночи.

− Спокойной...

− А у меня мать − нормировщица! − громко сказал он тут же. − Отец шобутной, под сокращение попал, но мать обещала: как только женюсь, бабкину комнату в бараке мне отдадут... Они у меня простые. Не жадные... А твоему деду отец-то твой не шибко нравился, да?

− Ему не нравилось, что он в самодеятельности участвовал. Положительных людей в клубе изображал... Дедушка говорил: «Учиться не хочет, а интересничать на сцене соглашается, нехорошо...» И маму упрекал: «За массовика-затейника вышла».

− А она что? Мать?

− Ничего. Пока дедушка живой был, возражала. Потом, когда не стало его, тоже про папу сказала: «Гнилой посох...»

− А полки ваши так, значит, и не наладил? Обивщик?

− Нет... Он мечтал только стать в клубе художественным руководителем − и всё.

+ + +

В Нюрочкином окне появился край луны, узкая комната стала видна вся − шкаф, стол, табурет, − и скука затаилась, уступая место смутному непокою. Засеребрилась, замерцала никелированная коретка койки, и тускло поблёскивало теперь дверное стекло.

− Он добро любил делать! Отец, − сказала Нюрочка, отворачиваясь от холодного, тревожного света к перегородке.

Панцирная провисшая сетка проскрипела под тяжестью её тела и коротко громыхнула.

− Добро? − не понял парнишка за стеною. − Какое добро? 

− Разное... Когда все без работы остались, и мама, и он, пришёл знакомый один. Стал просить деньги на ящик водки, для свадьбы. И папа маму спросил: «Как, Тата? Отдадим? У нас ведь есть? Ну, те, что для Нюрочки от деда остались? Они последние, правда»... Она говорит: «Поступай, как сочтёшь нужным». А папа топтался: «К человеку гости приехали. Ему надо». Тогда мама опять сказала: «Как хочешь». И он отдал... Мы потом несколько дней ничего не ели... Это я виновата, потому что каши просила. Как ненормальная... Папа − ничего, а она не выдержала. Взяла кусачки и пошла в трансформаторную будку, провода срезать. Чтобы на металлолом их сдать. А кусачки не изолированные были, поэтому её убило... Я всё помню. Но меня на похороны не взяли, в доме заперли. Чтобы я меньше переживала...

Её слова угасали в полутьме сразу, безучастные, скучные:

− ...Я на диване сидела с куклой, а маму мою хоронили. И кукла холодная была. Тусклый день стоял, долгий... Я ни одно окно не смогла открыть, чтобы выпрыгнуть! Разбить стекло надо было, наверно... Там хоронили, без меня, а я − с куклой... Отперли, конечно, как с кладбища все вернулись... Тот сосед, который у нас деньги на водку забрал, отца по спине хлопал: «Не горюй! Бог бабу отнимет − девку даст!» И за стол они сели... А я от них ушла во двор, стала свою куклу хоронить. Любимую... Всех кукол потом хоронила. Зарывала вон там, на заднем дворе, в куче золы... С ними уже не играла. Книги только читала... Маринка кукол в золе находила. Меня ругала, а я − всё равно... Даже не знаю, почему.

Парнишка спросил про отца:

– А что же он сам не пошёл? Провода срезать?

И Нюрочка ответила:

– Он к этому плохо относился. К воровству... Просить взаймы тоже не мог. Не выносил просто. Ему неудобно было... И только правду всегда говорил.

+ + +

То ли от здешней скуки, то ли оттого, что ночь только началась, мальчишка принялся там, на кухне, ходить от окна к дивану, от дивана к окну.

− ...Козёл он! А не скромный. Отец твой, − сказал парнишка. − Ни хрена он её не любил. Притворялся, козлина.

− Просто он положительных людей долго на сцене изображал, − ответила Нюрочка за перегородкой.

На кухне звякнула кружка. Парнишка зачерпнул воду из ведра, не включая света.