Спящие от печати

− Забудь про него! − велел он и стал пить. − Отца у тебя тоже нет. Вот так считай... И про границы миров, про тени, про синий час − никому не говори. А то подумают, что ты того... с приветом.

Подумав, Нюрочка согласилась:

− Да. Надо молчать. Про это. И про остальное... Особенно про остальное.

− ...А женился потом, небось, сразу? Отец твой? − парнишка опять укладывался на диван.

− Да-а-а, − удивлённо протянула Нюрочка. − Ты откуда знаешь?

− Козлы всегда так делают.

− Маму похоронили, он на Маринке женился. Через неделю. Говорил, что на девять дней стряпать надо − поэтому, для поминок... Она доярка, зато молодая. Муки белой принесла. И молоком нас напоила сразу... А потом в больницу попала. На ферме бык взбесился и на рога Маринку поднял. Тогда отец Натульку привёл. Она ещё моложе Маринки; из десятого класса, второгодница... Сказал: потому что ребёнку нужна мать. И Натулька при нём добрая была, а без него озоровала. Ей нравилось тогда людей донимать, по молодости... Но Маринка из больницы вернулась и Натульку выгнала. Даже сковородкой стукнула по голове, хоть ещё слабая была... Вот, теперь со мной, чужой, и мучается одна.

– А чего ей с тобой мучиться?

– Ну, как… – задумалась Нюрочка. – Я ем всё-таки не мало… Но одежду я никакую не прошу, мачехино всё донашиваю.

+ + +

Парнишка, должно быть, заснул, или задумался. И Нюрочке в узкой спальне её был слышен только скрип форточки и слабый шум свежего ветра, долетавшего порывами с близкого Жёлтого озера. От солончаков, проступивших на месте каналов, вырытых когда-то для орошенья кукурузного поля, тянуло морским запахом бледной травы солянки, сорной, переспевшей, осыпающейся в июле сухими семенами. Когда ветер дул со стороны степи, бывал он другим − душным, горьким от полынка...

− Надо спать, − сказала себе Нюрочка, думая, что новую осень и новую зиму ей тут уже не перенести: то ночная скука вытесняла её из дома.

− ...Хорошо, что он провалился, козёл! − вдруг сердито проговорил за перегородкой парнишка. − От таких толка не бывает. Зато мороки полно... Ты бы с ним замучилась. Вкалывать бы устала, на его доброту... Забудь! И про деда своего забудь. Он тебя с матерью в глуши оставил. На этого козла.

− У дедушки сил для нас не обнаружилось. И для себя − тоже... Ему учёное звание вернули, но он тут жить привык. Старенький уже, повторял: «Всё поздно». И ещё: «Не всё ли равно, где человек превратится в прах? А здесь, в степи, мы превратимся в прах радиоактивный. Так больше пользы для будущих атомных станций будет»... Но мама говорила: «Ему больно. Туда, где много непосильного пережито, люди не возвращаются».

− На это, короче, тоже наплюй, − перебил её парнишка. − Не вспоминай! Одна − так одна.

Он помолчал озадаченно.

− Тебе, слушай, озвереть надо! − решил он. − А то... Сдохнешь ты с этой мурой. Забудь. Всех!.. Всё забудь слышишь?!. Выкинь из головы.

− У меня голова ничего не забывает, − призналась Нюрочка с печалью. − Я не сумею.

− Значит, окачуришься... Ворон тут у вас, в вашей «Победе» долбаной, как грязи! Выходил во двор − всё небо чёрное, колышется... − зевнул парнишка и затих.

+ + +

Потом из кухни не доносилось уже ни шороха, ни скрипа. И Нюрочка задремала.

− Ты тоже меньше говори, − сказала она парнишке сквозь сон. − Про козлов. И про коленкор.

− Замётано, − пробормотал он. − ...Я вообще-то молчу обычно. Это я так: понты колотил. А вообще...

Но Нюрочка его не слышала. На голове её опять была обвислая полотняная шляпка цвета глины, с морщинистыми полями. И суровый, равнодушный дедушка снова вёл её, маленькую, за руку, из совхозного магазина. Ей хотелось плакать и топать ногами от обиды − такой жгущей, словно её укусила в детское сердце невидимая взрослая оса. Но топать и плакать ей не полагалось.

− Почему? − всхлипывала всё же Нюрочка. − Скажи! Почему ты не купил мне стеклянные бусы? Синие бусы... Я просила! Мне продавщица их отдала! А ты отобрал... А ты не купил!

− Потому, что твоя бабушка и прабабушка таких бус не носили. Ты можешь носить только то, что носили они.

− ...Они что носили?

− Я помню сапфиры... Синие, − медленно вышагивал он. − Запомни.

− Скажи! Где? − дёргала Нюрочка его руку. − Они где?

− ...На дочерях и жёнах наших палачей, − размеренно и спокойно выговаривал он ей с высоты роста. − Свои сапфиры ты увидишь когда-нибудь на шеях внучек их, правнучек. Очень может быть, что увидишь. Кто-то их носит сейчас. Передаёт по наследству... Но ты об этом будешь молчать. А носить стеклянные тебе не положено... Запомни: нельзя.

− А какие бусы буду носить − я? − растерялась маленькая Нюрочка.

− Ты? − равнодушно оглядывал дедушка блестящие от солнца небеса, потом − совхозные дома с облезшей штукатуркой и кучи золы вдоль дороги. − Ты − никакие.

− Мои бусы − никакие?! − выдернула Нюрочка свою руку из тяжёлой взрослой ладони и остановилась. − ...Нет! Я очень сильно хочу! Хоть какие-нибудь!..

− Ты − будешь жить без украшений.

Тогда она сорвала с себя полотняную морщинистую шляпку и бросила в дорожную пыль с размаха.