Спасение царя Федора

– Да, Петр, – произнес он, – я действительно тебя обманул. Никакой я не царевич Дмитрий Иванович, последний сын Иоанна Васильевича Грозного, а самый младший сын боярина Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, по имени Василий, облыжно обвиненный Семеном Годуновым в государственной измене и заговоре, сосланный в ссылку, где меня должны были уморить до смерти, и вырвавшийся из нее, сказавшись мертвым. Да, я взял себе имя давно умершего царевича, тайно принял из рук папского нунция-иезуита католическую веру, и за помощь в междоусобной войне против московского царя пообещал отдать польскому крулю Северскую землю.

– Да, я обманывал тебя и других людей, говоря всем о том, что я сын царя Иоанна Васильевича, и что Годуновы узурпировали законно принадлежащий мне московский престол. Да, в этой борьбе мне помогали подсылы (шпионы) из ляхов и литвы, изменники бояре и тайные иезуиты из немецкой слободы, а также прочие воры, которые за деньгу малую разносили по русским городам подметные письма. И все это я делал только для того, чтобы страшно отомстить моим заклятым врагам Годуновым, убивших моих братьев, сломавших мне всю жизнь и заставивших меня делать выбор – или измена Руси и православной вере, или лютая смерть.

Теперь я пленник Великого князя Артанского, который обещал сохранить мне жизнь, если с Лобного места я сам объявлю все свои вины честному московскому люду и прочей Руси. Прости меня, если сможешь, за этот обман и за то, что из-за меня ты был вынужден изменить сидящему на московском престоле царю Федору Годунову, которому ты уже клялся в верности. К своему стыду, не могу сказать, что мне жаль всех тех, кто пострадал из-за моей жажды мести. Наверно, каты, которые пытали меня и держали на цепи, начисто отбили во мне это чувство. Единственное о чем я сожалею, так это о том, что не смог довести свои планы до конца и начисто извести это подлое семейство.

Сказать, что Петр Басманов обалдел от таких речей – это все равно, что ничего не сказать. Но еще сильнее обалдело его Эго. Обычно о таком проговариваются намеками в состоянии сильного алкогольного опьянения, а тут экс-самозванец устраивает сеанс саморазоблачения, будучи трезвым как стеклышко и даже немножко бравируя тем, какой он мерзкий тип. Очевидно, русским людям такое поведение казалось шокирующим, в отличие от европейцев, хорошо усвоивших, что ради успеха можно изваляться в грязи и что чья власть, того и вера.

Впрочем, Василий Романов не стал дожидаться реакции своего бывшего подчиненного – онемевшего, расхристанного, сидящего на кушетке с опущенными на пол босыми ногами. Резко развернувшись на каблуках, он вышел из комнаты, сопровождаемый по пятам конвоирующей его бойцовой лилиткой. Вот и все об этом человеке, по крайней мере – в жизни Петра Басманова. Какое-то внутреннее чувство говорило мне, что они больше никогда не пересекутся.

– Ну что, убедился! – спросила я поникшее головой Эго. – Тебя и тех, кто поддался на посулы этого человека, просто использовали, чтобы потом, когда вы станете ненужными, выкинуть как бесполезную ветошь. Ведь вокруг того, кого вы считали законным русским государем, было не протолкнуться от поляков, литвы, украинных, польских и донских казаков. А родичи Марины Мнишек – им бы тоже хотелось получить свою долю жирного русского пирога…

– Уйди, искусительница! – сквозь сжатые зубы прошипело Эго. – Не трави душу. И так тоска смертная. Водочки бы сейчас штоф или два – так, может, и полегчало бы. Тебе, бабе, такого не понять. Кому я теперь нужен, вор и изменщик, а самое главное, дурак, послушавший посулы лжеца и не увидевший истины, что никакой он не государь, а кукла, наряженная в царские одежды…

Было видно, что Эго Басманова стремительно пьянело, как будто оно и в самом деле между словами хлестало один стакан водки за другим. Очевидно, на этом уровне желание выпить равносильно его осуществлению. Но если верна прямая теорема, так значит, верна и обратная. Протрезвить от этого виртуального опьянения можно так же быстро, как и погрузить в него. Самое главное, чтобы клиенту захотелось быть трезвым и сосредоточенным. Наверное, необходимо воздействовать на такую неуловимую материю, как его дворянская честь, которая совершенно открыто является предметом его гордости.