Совершенный изьян

— Холодно, — сказала она. — Так холодает резко. Такой кошмар. Не знаю, что и делать. У вас-то не отключают хоть больше?

— Радиаторы ледяные почти, — сказал Пётр. — Они вообще охерели. Скоро придётся спрашивать — включают ли хоть иногда.

— Да как так?

Алла распахнула от удивления глаза. Вязаная шапка была ей велика и сползала на брови. Время от времени она отодвигала её повыше, тем же движением, которым стирают пот со лба.

— Я привык уже.

— Как к такому можно привыкнуть?

Пётр молчал. Алла прижалась к его руке. Они шли по расчерченной тенями улице — навстречу мигающим кольцам над спуском в трубу, которые из-за сумрака казались висящими в воздухе. Других пешеходов было не видно, хотя по светлеющему над угловатыми крышами небу чувствовалось, что приближается рассвет.

— А по поводу Вика, — заговорила Алла, продолжая прерванный холодом разговор, — не думаю, что стоит волноваться. Я ж говорю — какое тут расследование, при расследовании всегда отстраняют. Порядок же такой. А это так, об этом даже думать не стоит.

— Хорошо, — сказал Пётр. — Успокоила.

Голова у него снова разболелась, и он шёл, выпрямив шею, глядя строго перед собой, как будто от любого движения раскалённые иглы пронзили бы его виски́.

— Слушай, — Алла вновь поправила сползающую шапку, — может, тебе пожаловаться куда? А то ведь так ничего и не изменится! Может, они там считают, что у вас работает всё? И не чешутся вообще?

— Ты о чём?

— Да я про отключения эти! Это ведь ужас! Надо жаловаться! Говорили же, внеплановых быть больше не должно! А у тебя такое…

Дрожащие от напряжения огни над входом в трубу были уже совсем близко.

— Вик сегодня опять? — тихо спросила Алла. — Ох, и доиграется он так!

— Мы оба сегодня опять, — вздохнул Пётр. — И оба, видимо, уже доигрались.

— Ладно тебе на себя наговаривать! И чего переживать — ничего ж такого и нет. Нормально всё. Вот тепло отключили — это плохо, да.

Они остановились у мигающей иллюминации, словно собирались попрощаться или хотели решить что-то перед тем, как спускаться в трубу, ответить на все вопросы, закончить все незаконченные разговоры. Алла наконец отлепилась от Петра, поправила шапочку, одёрнула шубку.

— Сейчас у тебя тоже там? — спросила она.

— Чего тоже?

Пётр качнул головой — и тут же поморщился от боли.

— Холод, тепла нет, батареи холодные? И без света?

— Не знаю. Можно хоть ставки делать.

Пётр попытался улыбнуться сквозь головную боль, но выжал из себя лишь мученическую гримасу.

— Ставки! Не смешно!

Они ещё стояли у спуска.

— Я не знаю, правда. Надеюсь, дали тепло. В любом случае я так устал, что свалюсь и засну, даже если там уже иней на стенах.

Он вдруг представил — так явственно, словно это и правда случалось раньше — иней на старых затёртых обоях, сквозь который проступают чернильные узоры, похожие на китайские письмена.

— Нельзя так! — запричитала Алла. — Если уж совсем холодно, то потерпи до утра. Хоть теплее будет. Да ты и выпил к тому же.

— Я и так практически не спал последние дни.

Пётр по привычке полез за сигаретами, но курить не стал — не было смысла стоять на ветру, глотая ледяной воздух, да и от сигареты ещё сильнее разболелась бы голова.

— Ладно! — Алла встрепенулась, стряхивая с себя секундное оцепенения. — Чего мы стоим-то? Так и околеть можно. Пойдём, — и мягко потянула Петра за рукав.

На станции, кроме них, не было ни одного человека.

— Ещё и ждать долго придётся.

Алла заглянула в туннель.

— Может быть.

— Ты не думай, я про Вика и правда ничего не знала, не при мне это было. Не знала я, что из Чен-Сьян этой приходил кто-то. Да и не было ни разу такого.

Для убедительности Алла несколько раз мотнула головой.

— Я понимаю, что не знала. — Пётр помассировал виски́. — О чём ты говоришь?

— Устал? — тут же переключилась Алла.

— Голова болит.

— А мне чай новый привезли, настоящий. Особенный такой. Головную боль как рукой снимает.

— Угостишь как-нибудь.

— А не хочешь… — Алла на секунду замялась. — Могу и сейчас угостить. Я понимаю, ты устал, но без головной боли и выспишься лучше. А завтра у тебя ведь смены нет?

Она сняла вязаную шапку, хотя на станции было так же холодно, как и на улице — разве что ветер сменила висящая в воздухе сырость и запах жжёной резины.

— Я на ногах не стою, — сказал Пётр. — Правда. В другой раз — с радостью, но тут день какой-то совсем неудачный. Приду, проглочу таблетку — и спать.

— Понятно. Что ж…

Из тоннеля послышался мерно нарастающий гул от прибывающего поезда, и застилающую пути зловонную темноту прорезали два прожекторных огня.

— Только если холодно будет, — затараторила Алла, — ты сразу два свитера надень, и одеяло, попробуй завернуться в одеяло, запеленаться как бы… — Она ссутулила плечи, точно собиралась показать, как правильно обворачиваться одеялом перед сном. — И лучше подальше от окон спать, как можно дальше. Будильник тоже поставь о…

И её заглушил рёв влетевшего на станцию поезда.

3.3

Кожа на лице превратилась в иссохшую резиновую маску. Казалось, стоит потянуть её пальцами, и она расползётся на скулах, обнажив светящиеся белые кости.