Сороковник. Книга 4

— На самом деле всё было очень плохо. Пока я старательно ухаживал за ней — по-настоящему, деликатно, стараясь если не растопить её сердце, то хотя бы подружиться, всё это время понятия не имел, что она уже ждала ребёнка — от своего кузена, бестии с херувимьим личиком, охотника за приданым. Он заморочил ей голову и обесчестил, надеясь, что теперь-то родителям, которые дважды ему отказывали, деваться будет некуда; а они его просто-напросто по-тихому устранили, на глазах у дочери, представляешь, чтобы ей больше не на что и не на кого было надеяться. Достойные люди, ничего не скажешь… Отец уже после этого случая завёл сеть осведомителей, ибо не простил себе неведения. Его — и вдруг так провести… Да пёс с ними, с этими лицемерами; когда девочка мне во всём, наконец призналась, умирая от страха и думая, что вот теперь-то ей конец — я успокоил её, сказал — пусть рожает на здоровье, буду только рад. Беда в том, что она наслушалась разных сплетен про то, что мать ребёнка-некроманта непременно умирает в родах, и пришла в ужас. Её соблазнитель тоже был некромант, вот она и стала готовиться к худшему. А потом накрутила себя настолько, что решилась… — Мага умолкает. — … Избавиться от ребёнка, — завершает резко. — Доверила себя какому-то шарлатану — у нас ведь аборты запрещены, а в другой город ехать, искать врача даже не подумала, чтобы всё в секрете сохранить. И истекла кровью. Когда я её нашёл — было поздно. Маленькая глупая девочка…

Сзади меня слышен сдавленный всхлип. Но стоит мне обернуться, как дочки опрометью ныряют в постель, с головой под одеяло и тихо рыдают уже там. Утешить их нечем. Всё, что могу — лечь рядом и обнять. Всё, что могу… И таким мелким вдруг кажется мне недавнее возмущение и вроде бы праведный гнев!

…Кто вас дёргал за язык, дорогой дон? Лучше бы эта ночь не была такой долгой…

Глава 6

…Он сидит на краю постели, затаив дыхание, и бережно перебирает Машкины локоны, разметавшиеся по подушке. Должно быть, ему так и хочется склониться — и вдохнуть запах своего ребёнка. Но настолько привык держать себя в узде, что порыв, вполне естественный для женщины, в себе пресекает. Дочки спят крепко, нарыдавшись над несчастными папой и дядей: что ж, иногда плакать полезно. А главное — они, наконец, повинились, что когда подбивали Рика на побег, действительно не подумали, каково будет мне. Это ярмо их так и давило. Должно быть, развязность, не свойственная им и удивившая меня в Белой Розе, была спровоцирована страхом перед неизбежными объяснениями.

Под глазами суженого тени — он так и не ложился; на губах застыла неуверенная улыбка, как у человека, который вроде бы и дождался исполнения заветной мечты, но всё ещё сомневается: неужели?.. Тем не менее, вот она, мечта, да в двух экземплярах, притихла, смежив веки, и нет во всём мире лучшего зрелища, чем его — его! — мирно спящие дети.

Пресыщения не будет. День напролёт любуйся — и всё мало.

Машутка, дёрнувшись, поднимает голову, и отец торопливо отодвигается, словно его застали на чём-то запретном.

— Уже вставать? — сонно бормочет дочь. — Ага, сейчас… — и делает попытку подняться.

— Ч-ш-ш… лежи. Просто хотел посмотреть, как вы спите. А почему мама не с вами?

Потому что мама не привыкла спать с кем-то ещё, хоть тресни, особенно, когда время от времени ей норовят заехать в бок коленкой или острым локтем. А девицы мои, хоть и поджарые, но бьются во сне больно, вот я и сбежала на обжитой матрац. Машка вертит головой в попытке меня отыскать и смущённо предполагает:

— Ой, это мы, наверное, брыкались во сне…

Наречённый косится в мою сторону, я поспешно смежаю веки. Сплю я, сплю, и никакого с меня спроса! А на расстоянии фиг поймёшь, притворяюсь или нет. Сквозь сомкнутые ресницы вижу, как он касается дорожного плаща, наброшенного поверх одеяла.

— А это здесь откуда? Вам что — накрыться нечем?

Машка глядит на него исподлобья. Вцепляется в край хламиды, будто кто-то её отбирает.

— Это нам мама дала, потому что мы ночью мёрзли. А что, нельзя?

— Хватаете, что под руку попадётся, — бормочет Мага. — Пыльный, затасканный, где я в нём только не бывал. Сейчас принесу нормальное одеяло.

— Не-а, не надо. — Дочура разглаживает мягкие складки такого романтического плаща, и впрямь не первой свежести, и застенчиво улыбается. — Так лучше.

Её отец явно сбит с толку.

— Да чем же лучше?

— Тобой пахнет. И дымом от костра, здорово так…мне нравится.

— Хорошо, — как-то сдавленно отвечает мой суженый. — Спи тогда, я пойду.

Без необходимости поправляет подушку и перед уходом кидает взгляд в мою сторону: не подглядываю? не усмехаюсь? Мне стоит большого труда сдержать улыбку.