Сороковник. Книга 4

Что-то я не припомню, чтобы он особо гневался во время свадебного торжества. Умеет дон проигрывать или, во всяком случае, делать хорошую мину при плохой игре, или… просто не захотел терять лицо перед всеми. А-а, теперь понимаю, почему он в упор смотрел на Лору, пока Антонио Ломбарди оглашал мой новый статус. Прелестная невеста ответила дону настолько затуманенным от счастья взором, что суровое чело Тёмного Главы невольно смягчилось. Ах, подруга, ты отвела грозу от нас обеих — впрочем, и от господина мэра, сдаётся мне…

— Он надеялся на опекунство? — голос моего суженого непривычно холоден. — Пусть не рассчитывает: я не позволю гнуть детей под себя и неустанно держать под контролем. К тому же, некромантия не женское занятие. Ходить по склепам, заниматься эксгумацией и, в конце концов, умереть ради инициации! Никогда.

Провисает тяжёлая пауза. Затем негромкий хлопок возвещает об открытии бутылки. В предутренней тишине хорошо слышно, как льётся в стаканы вино.

— Тебе здорово досталось без меня. — Сейчас Николас, должно быть, протягивает стакан Маге. — Всё, что мы раньше делили, вывалилось на тебя одного. Прости.

— Всё кончилось, — отрывисто говорит его брат. — Я научился кусаться. Отец вроде бы действует из лучших побуждений, но кажущихся е м у лучшими, поэтому любую свою позицию мне приходилось отстаивать, как в бою. Почему? Он слишком тосковал по тебе, Ник, и перестал ждать, и со временем стал невыносим. Даже ничего не сказал мне с матерью о том, что вы с Ивой нашлись — думаю, потому, чтобы не давать ложную надежду, если вам не удастся вернуться. За тебя, брат. — Звенят стаканы. — А я всё время мельтешил у него перед глазами, я, невольный виновник твоей, как он думал, гибели; вот он и вымещал на мне всё, что мог. Обычно я терпел, насколько удавалось, потом сбегал.

— Сюда? Хорошее убежище… А здесь у нас что? — Судя по скрипу, открывается дверца буфета. — То, что я думаю?.. Мне жаль, что так получилось, брат. Причём, знаешь, что самое пакостное? Перед отбытием я настроил портал на двустороннюю проходимость и сделал его достаточно прочным; он должен был продержаться даже в немагическом мире не меньше недели, но рассыпался, — Николас, судя по звуку, чиркает спичкой и вдруг зависает, делая небольшие паузочки, — как я потом… убедился, изучая остаточный след… через сутки… после установки. Понимаешь? — До меня доносится слабый аромат сигары. — Погоди, тягу поправлю…

Воздух очищается: дыму, очевидно, не разрешают просачиваться наверх.

— Думаешь, вмешательство извне? — Мага тоже чиркает спичками. — Да нет же. Выходит, всё это началось гораздо… — На какое-то время умолкает. Тихо спрашивает: — Зачем, брат? Ты посмотри, какая жёсткая связка получается… Ради чего? Я уж начинаю сомневаться… Нет, не думай, это не самооправдание, но иногда мне кажется, что в ту ссору с Ивой меня словно накрыло. Не хотел я доводить до крайности, до разрыва, не хотел, пусть и могу иногда сорваться, но не настолько же! Я ведь… — он словно с разбегу останавливается, — …считал её женой, понимаешь? Хотел беречь, заботиться…

— Даже так? — Шаг по комнате скользит лёгкий невесомый: вот и Ник взялся измерять периметр. Останавливается. — Неужели ты принудил её сказать Слово? Ну? Заставил?

— Сам не знаю, — отвечает суженый с тоской. — Но только Гайя нас расслышала, я это почувствовал. Оттого-то, думаю, она и притянула Иву, когда появилась возможность. Ко мне, дураку, притянула, а я повёл себя, как кретин…

— Точно, — сухо бросает Ник. — Выпороть бы тебя, братец… Я ещё сомневался: примет ли Совет наших девочек? А у них ауры при сканировании засветились яркие, как у детей, рождённых в законном браке, то-то никто и не колебался… Что же ты дурака валял с этими тремя месяцами?

Вот и я о том же. Что ты ответишь, Мага?

В долгой тишине отчётливо слышно пощёлкивание маятника старинных напольных часов. Очевидно, пора отбивать какой-то час, но… похрипев, пощёлкав, механизм умолкает, словно не желая мешать хозяйскому разговору.

Голос у наречённого таков, будто он измучен донельзя.

— Я не валял дурака, Ник. Я пытался ей сказать ещё при нашей встрече; если ты читал её воспоминания, должен помнить: это было, когда мы зашли к Мишелю. Я сказал: у меня есть преимущество перед Васютой: я тебе муж, между прочим! Но она не услышала. Поначалу я не поверил, думал — притворяется, потом понял, что это блок.

— Да, помню. А что тебе помешало сказать об этом в гостинице, или у неё дома, в конце концов? Ведь память-то у неё начала восстанавливаться!

— Она бы не поверила. — С трудом разбираю слова. — Ты же видел, как она меня боялась; решила бы, что это очередная хитрость. Я опасался всё испортить, хотел дать ей время: вдруг вспомнит сама, или…если не полюбит, так хоть привяжется ко мне, к такому, как есть…