Сороковник. Книга 4

— И, если хозяйка станет на нас ругаться, сказать ей, что мы вас не пускали, — сконфуженно добавляет другая. — Вообще-то нам не велено вас сюда приводить.

— Понятно, — киваю. — Будем считать, что я забрела сюда совершенно случайно. Идите-идите, вы же всё сделали, что требовалось: устроили в полагающем мне месте, и я вас потом отпустила. Это уже после мне загорелось побродить, размять ноги. Я вообще очень капризна и делаю всё, что в голову взбредёт, учтите это. — Вспомнив, что слуги обычно дожидаются подтверждения приказа, добавляю с нажимом: — Спасибо, вы свободны.

Вздохнув с облегчением, они бесшумно ускользают. Я лишь качаю головой: интригуем, бабушка Софья? Стараемся через доверенных лиц всё держать под контролем? Понятно, в кого такой сыночек вырос. Ладно, разберёмся. Не знаю пока, что за интриги вы тут плетёте, но… разберёмся.

Отчего-то меня так и тянет к двери — но не к той, на которую указали недавно, а к последней, держащейся наособицу, и ведущей словно в тупичок. Что-то мне это напоминает. Расположение комнаты точь в точь, как у нашей с Гелей, у Кэрролов… И то, как впивается в палец острый шип, невесть откуда взявшийся на ручке и затем исчезнувший бесследно, тоже знакомо. Забор капли крови; это мы уже проходили, когда Мага настраивал на меня своё жилище в Тардисбурге. Вот и накапливается мой личный жизненный опыт в Гайе…

Да, это башня, как я и ожидала. Закруглённые стены, широкое панорамное окно, в которое жадно заглядывают глазастые апельсины с веток садовых деревьев, а чуть дальше видна крепостная стена, а поверх зубчатого каменного кружева — полоска моря с пробегающими белыми барашками… Усиливается ветер. Открываю окно, и сквозняк, насыщенный запахами померанца и цитруса, морской соли и водорослей, весело ерошит чёлку, заставляя вспомнить о дедовой фуражке и, наконец, снять её, благоговейно пристроив на один из чудных оленьих рогов, торчащих неподалёку из стены. Ветер пробегается по комнате, шелестит страницами открытой книги на письменном столе и заставляет развернуться вокруг оси гусиное перо в специальной подставке; прохаживается по покрывалу строгой кровати в пуританском стиле, лишённой даже призраков балдахина и столбиков, разочарованно подвывает в балках скошенного, как в мансарде, потолка. Обстановка аскета, учёного, воина. Мужчины, равнодушного к роскоши, хоть и родившегося в ней. Моего мужчины.

Вот тут я и останусь.

… Опустившись в простое кресло, задрапированное холщовым чехлом, прикрываю глаза и вытягиваю ноги. Да. Это — м о ё м е с т о, моя территория, где мне уютно и п о к о й н о, вот ещё одно старинное слово, вовремя пришедшее на ум… Покой. Дом. Дзен. Нирвана.

Уловив звуки чьего-то голоса, недоумённо поднимаю веки. Прислушиваюсь. А, вот оно что! Разговаривают совсем рядом, звук просачивается через двери в соседнюю комнату. Кажется, говорит мужчина, а ему отвечает Элизабет. Вот и разгадка, почему нас разделили: смежные супружеские спальни. Ежели Элли поселили в её прежнюю комнату — скорее всего, мадам, то есть, донна бабушка поопасалась, не сцепимся ли мы из-за одного мужа… А ведь, похоже, она далеко не всё знает про мою невестку; впрочем, неудивительно, супруг мой, ещё не так давно нелюдимый и угрюмый, вряд ли любил откровенничать, и если учитывать обстоятельства его первой женитьбы — оберегая честное имя Элизабет Грей, он, скорее всего, умалчивал о неких обстоятельствах, сподобивших его на брак. А после — уже и ни к чему было…

Тяжёлая с виду створка подаётся легко и бесшумно, позволив беспрепятственно присутствовать при разговоре, не будучи обнаруженной. Конечно, я подслушиваю. И подглядываю. Без малейшего зазрения совести, ибо здесь, на Магиной и своей территории я — д о м а, а вот вошедшие — фактически у меня в гостях, так что — извиняйте, имею право знать, что тут у меня творится.

… Комната Элли не столь аскетично убрана: прелестное обиталище прелестной молодой девушки, и всего-то здесь в меру: и мягких струящихся драпировок, и ковров, и затейливой резьбы на мебели, и милых любому женскому сердцу безделушек на камине и этажерке… Только во всём этом угадывается знакомая мне рука, знакомый стиль: не молодая супруга украшала в своё время эту спальню, а, скорее всего, хмурый, но внимательный супруг, пытающийся хоть как-то смягчить горечь её, да и своей потери. Для девушки своего брата он сделал всё, что мог, вплоть до того, что попытался вытащить с того света…

— Да перестаньте, — в отчаянии говорит Элизабет, ёрзая в постели. — Я прекрасно себя чувствую, просто прекрасно! Почему я должна лежать целую неделю? Доктор, я уже належалась за столько-то лет, вам не кажется?

Она сердито хлопает кулачком по одеялу. Мужчина в белом одеянии, сидящий рядом на придвинутом пуфе и чем-то неуловимо напомнивший мне сэра Персиваля, хоть и виден только со спины, переглядывается с донной бабушкой, без которой, конечно, здесь не обойтись.