Сороковник. Книга 4

— Ох, Элли, — говорю расстроенно. — Ты и так отдаёшь себя всю, без остатка. Ты помогла своим воспитанникам врасти в новый мир, показала, что в нём тоже можно любить и быть любимыми, что ничего не закончилось и не потерялось со смертью. Если бы ты слышала, с какой благодарностью говорят о тебе приёмные родители! Но ведь ты можешь сделать ещё больше. Здесь дети и их новые папы и мамы счастливы. А каково тем, кто остался среди живых? Ты сама только что говорила, что знаешь о родных каждого ребёнка. Значит, ты сможешь их отыскать, поговорить, утешить, рассказать, что была рядом с их детьми, что у них всё хорошо. — Вспоминаю последнюю просьбу Диего. — Некроманты ведь умеют вызывать духов умерших. А вдруг у Николаса с Магой получится вызвать хоть кого-то из ушедших детей? Смерть не всегда даёт время проститься. Сколько главных и важных слов не сказано, не испрошено прощенья, не подарено самого дорогого! Элли, мы с тобой сможем это исправить, если только вернёмся!

Она теребит пёстрый платок, весь в белых разводах от подсыхающей соли.

— Я как-то не думала…О бедных родителях мы часто вспоминали, но чтобы вот так, пойти к ним и рассказать… Я не успела привыкнуть к тому, что в родстве с некромантами. Но Вики, Вики! — Она заламывает руки. — Ты же видела эту малышку, от неё невозможно отказаться! Как я её брошу?

— Ты помнишь такого — господина Флора? — отвечаю вопросом на вопрос. И попадаю в точку: Элли болезненно морщится. Конечно, ей же не раз отказывал Опекунский Совет… — Он показывал мне списки желающих усыновить или удочерить кого-нибудь из воспитанников. Полсотни родителей на одного ребёнка! Ты всерьёз думаешь, что твоей Вике будет в этом мире одиноко?

— Я успела к ней привязаться, как ни к кому другому. К тому же, знаешь, в той жизни она была сиротой…

Как-то незаметно и естественно мы переходим на обоюдное «ты».

— …Мы обе оказались одиноки, и потянулись друг к другу. Она такая умница… Если бы ты знала, как я хочу рассказывать ей сказки на ночь! Нам, приходящим, не разрешают оставаться ночевать, если только на ночные дежурства к больным, а у меня…

Она закусывает губу.

— …а я столько лет мечтаю уложить своего ребёнка спать, в своём доме, в своей комнате, может, даже, рядом с собой. И чтобы никто не смел меня прогнать, и чтобы рассказать сказку и спеть колыбельную, а потом любоваться им спящим, и слушать, как он дышит…

Господи, Элли, да ведь всё это — рядом, только согласись пойти со мной! Ах, как я хотела бы это высказать, и не просто так, а заорать во всю силу лёгких, но… не могу. Некая сила сжимает горло, обозначая запретную тему. Нельзя. Легко хочешь отделаться, обережница.

— Пойдём со мной, — севшим голосом говорю я. — Там, среди живых, столько детей, которым тебя не хватает…

Она поднимает на меня заплаканные глаза.

— Террас — город некромантов, Ива. Ты не встретишь ни одного брошенного ребёнка. Приюты только здесь, у Мораны, и в основном потому, что дети более нуждаются в помощи после смерти, им нужен уход по особым правилам. А в мире живых — такой Вики мне никто не доверит.

— Вот заладила! Да прекращай ты себя винить за то, что случилось сто лет назад! Хорошо, не сто, четырнадцать… Уже ясно как день, что твоей вины нет, что тебя просто подвели к мысли о смерти!

Она качает головой.

— Я слышала твой разговор с Сильвией. Да, мне действительно являлись голоса и снились манящие сны, но… Зерно прорастёт только на благодатной почве. Я не сопротивлялась. Я дала себя увлечь химерам, поддавшись горю, и в своём эгоизме позабыв, что я не одна. А надо было прислушиваться к уму, а не к сердцу.

— А сейчас ты чем занимаешься, позволь спросить? — холодно говорю. На меня вдруг накатывает. — Сидишь — и жалеешь сама себя, упиваясь своим горем, своей виной, своими страданиями! Что, не так? Давай, в самом деле, прислушайся, к разуму, прямо сейчас! Подумай о Николасе, который чуть с ума не сошёл, узнав о твоей смерти; ведь для него ты все эти годы была жива! Да он чуть брата родного не пришиб, когда услышал, что тот на тебе женился! Подумай о Маге, который ввязался в торг с самой Мораной; а ведь меня она почти отпустила, так ведь нет: он и твою душу запросил! И теперь вынужден рисковать не только мной, но и…

Спазм сжимает горло: запретная тема! Запретная! Но машинально я кладу руку на живот жестом, таким привычным для каждой рожавшей женщины…

— Ты… — Элизабет смотрит на меня в каком-то священном ужасе. — Почему ты не сказала сразу? И ты можешь вернуться и… родить, да?

Киваю. Да, могу. Мотаю головой: нет, если… Вместо слов прорывается сухой кашель.

— Без тебя… не выпустит… — Только и могу выдавить.

Отдышавшись, долго смотрю в упор на бело-желтую дорожную пыль под ногами. Что ещё ей сказать, упрямице, самой себя потопившей в своём горе? Только брать за шиворот и волочить силком в склеп… Несерьёзно.

Она берёт меня под руку.

— Пойдём. Если это поможет тебе и твоим детям — я готова.

Вот так просто? Я боюсь поверить.