Собрание сочинений. Том 8

Сам себе чужой и на чужбине,
всосанный в совсем чужую ночь,
будто бы на Родине убили,
ну а тело выкинули прочь.

И мое живое еле тело,
не надеясь даже на авось,
то куда-то небом полетело,
то землей опять поволоклось.

Неужели я не тот, что прежде,
полуэмигрировавший от
чувства отвращения к надежде,
выкинувшей столь бесплодный плод?

Стал глаза я прятать, как побитый,
чтоб их не склевало воронье.
Армия, разбитая победой, —
это поколение мое.

Пятая волна – начало моря,
но куда ты гонишь нас, куда,
полуэмиграция от горя,
разочарованья и стыда?

Я от счастья этакого тронусь.
Счастья вариации лишь две —
либо здесь, в Америке, «Макдональдс»,
либо возле Пушкина в Москве.

Родины на Родине все меньше.
Видеть ее хочут в кабаке
чем-то вроде православной гейши,
но зажатой в царском кулаке.

Цирковые русские медведи
воют – их тоскою извело.
Родина из Родины уедет,
если все уедут из нее.

Без нее такая пустотелость
и дурные мысли по пятам.
Ишь чего мне в жизни захотелось —
понятым быть сразу здесь и там.

Но в России каждый огуречик
с неотлипшей нежною землей —
это как родимый человечек,
и любым пупырышком – он свой.

Но в России Ясная Поляна —
потому в любом чужом краю
я ее вовек не брошу, я на
столькие соблазны наплюю.

Родину мы все-таки не сдали,
столькие надежды погребя.
Незаметно Родиной мы стали.
Как же нам уехать из себя?

Октябрь 1993

«Когда стихотворенье заперто…»

Когда стихотворенье заперто.
в себе зазнавшемся само,
то от живого шума, запаха
оно позорно спасено.

А я люблю стихотворения,
когда они, с ума сходя,
похожи на столпотворения,
на пляску снега и дождя.

А я люблю стихотворения,
где в золотящемся тазу
багряно булькают варения,
всосав случайно стрекозу.

Когда стихи идут, как женщины,
весь шар земной дрожмя дрожит,
и то, что жизнь она божественна,
сомнению не подлежит.

Но лучше начерно и набело
писать себя, писать судьбу.
Люблю Бориса Чичибабина
за рукопись Руси на лбу.

Мне Чичибабин – это Родина,
последний нонешний святой,
и смотрят глыбко и колодезно
его глаза с живой водой.

Люблю я пьющих полной чашею
отравленное бытие,
когда поэт – он величайшее
стихотворение свое.

Октябрь 1993

Рикошет