Собрание сочинений. Том 8

Когда мое чучело жгли
                                       милосердные братья-писатели,
слава Богу еще, не пыряя в живот
                                                        перочинным ножом,
на меня они зря
                           полбутылки бензина истратили,
потому что давно
                             сам собой я сожжен.
Я,
    вдыхая дерьмо человечье,
не слишком ароматическое,
охранял в огородишке, рядом с уборной,
                                                                  редиску и лук.
Я торчал слишком долго,
                                          как чучело романтическое,
мир стараясь обнять неуклюже
                                                    распялками рук.
Был набит я соломой.
                                    Я не замечал, как меняется
жизнь вокруг
                       и как нагличают воробьи.
Я сгорел в наказанье
                                   за быструю воспламеняемость
и в политике,
                      и в любви.
Уцелел только остов обугленный,
                                                        дымом окутанный,
но огонь моих рук
                              не сумел до конца обломать.
Я в золе от себя самого догорал
                                                и сожженными культями
все хотел обнимать, обнимать, обнимать…
И когда, дожигая меня,
                   чиркнуть спичкой собратьям приспичило,
я услышал завистливый, злой шепоток палача:
«Ишь чего захотело ты, чучело,
                                                    ишь ты, чумичило…
Ты себя возвеличило слишком,
                                         над редькой и репой торча…»
И я вспыхнул последним,
                                предсмертно синеющим пламенем,
как горящий пожарник,
                                     который себя не сберег от огня.
Все мои ордена,
                          словно пуговицы, расплавило.
Если СССР погорел,
                                  почему бы не сжечь и меня?
И когда шовинюги
                               еще доплеснули бензина на чучело
и ноздрями запел сладострастно
                                                 генштабовский соловей,
необъятная дворничиха —
                                            женщина чуткая
подметала мой пепел
                                   метлой задушевной своей.
А все дамочки сладенькие
                                            и все мальчики гаденькие
наблюдали за судорогами
                                           последних гримас лица,
и подлили в огонь соратники —
                                        благородные шестидесятники
на прощание
                     мас-ли-ца.
Что там на пепелище
                                   ты, любимая, ищешь —
может быть, мое сердце,
                                        уцелевшее после всего?
Видно, что-то в нем было,
                                           если сердце любило,
и оно не забыло,
                           как любили его.

1992

Генштабовский соловей – меткое прозвище Александра Проханова, лившего бензин на мое довольно симпатичное чучело.

Прохановскую бы энергию да в мирных целях!

Прощание с красным флагом