Собрание сочинений. Том 7

По траве шуршат подковы
                                           посреди ночных теней.
Видишь, поле Куликово,
                                        меж двух станов двух коней?
Кто такие эти двое
                               при жемчужных чепраках,
битвы завтрашней герои
                                        или битвы этой прах?
Прах бывает и геройским,
                                          только вряд ли победит.
Кто за тем и этим войском
                                           четырьмя очьми следит?
Перед битвой ночь, быть может,
                                           слишком поздний даст урок.
Что так поздно вас тревожит,
                                             князь Димитрий и Боброк?
А в ночном ордынском стане
                                               превеликий клич и стук.
Рядом – воя нарастанье,
                                        волки носятся вокруг.
И орлы вовсю клекочут,
                                       громко грает воронье.
Что такая ночь пророчит —
                                            разгадай поди ее.
Тихо-тихо в русском стане,
                                            только заревом – огни,
и коснешься белой стаи,
                                       только руку протяни.
Это лебеди внезапно
                                  налетели, как метель.
Что земля готовит завтра —
                                             может, смертную постель?
Князь Димитрий вдаль не скачет
                                              на вороний грустный грай.
«Ты, Боброк, примет разгадчик.
                                                   Вот возьми да погадай».
Слез Боброк, прижался ухом
                                               к раннеутренней земле.
«Слышу плач…» – и, павший духом,
                                             встал с ромашкой на скуле.
«Чей же плач? – спросил Димитрий,
                                                   и добавил он с тоски: —
Ты щеку ладонью вытри —
                                           прилепились лепестки».
Отвечал Боброк при этом:
                                           «Плачут женщины. Их две.
Плач такой, по всем приметам,
                                                  полагается вдове.
Труп – страшнее нет подарка,
                                                 если выбросит струя.
Плачет первая – татарка,
                                         а вторая – русская».
«Кто из них страшнее плачет?» —
                                            вопросил московский князь.
«Обе – страшно… Это значит,
                                            что не хватит слез из глаз…»
Не сорвался князь на ругань,
                                          но вспылил: «Боброк, ответь,
можно ли при вдовах русских
                                           вдов татарских нам жалеть?»
И Боброк ответил ровно,
                                         без стесненья и стыда:
«Можно. Вдовы – невиновны.
                                                 Дети – тоже никогда.
Помнишь, князь, как мы в Рязани,
                                                        не простя себе навек,
всех рязанских вырезали…
                                           Разве все они – Олег?
Грех чужих детей обидеть.
                                           Грех, желая русским рай,
всех татар возненавидеть…
                                           Разве все они – Мамай?!»
И задумался Димитрий,
                                        и, поводья сжав, изрек:
«Хорошо, что мы до битвы
                                           исповедались, Боброк.
Ты – разгадчик. Разгадай-ка:
                                              будет мир, ко всем не злой,
мир, где кривда не хозяйка,
                                             мир без ханов и без войн?»
И Боброк, лукаво глянув,
                                          припустил коня резвей:
«Ишь ты как хитер – без ханов!
                                             Будет – даже без князей…»
Вдруг подъехали три тени
                                           к двум коням в слепой ночи,
только звякали сквозь темень
                                                харалужные мечи.
«Кто такие?» – огорошен,
                                         князь спросил, зрачки кругля.
«Мы? Добрыня, и Алеша,
                                         да из Мурома Илья.
Где тут будут бить Мамая?»
                                             Улыбнулся князь вприщур:
«В полк засадный принимаю.
                                             Только чур – не чересчур!»
И сказал Илья как старший:
                                          «В том полку – не благодать.
Нам бы чарку. Мы устамши…
                                           Но раз надо – будем ждать».
Просветленья темной дали
                                            в притаившемся лесу
Пугачев и Разин ждали,
                                       саблей пробуя росу.
Этой битвы Куликовской
                                         в роще, тайно непустой,
ждали Пушкин и Чайковский,
                                                 Достоевский и Толстой.
С нетерпеньем новоселов
                                         ждали солнца красный шар
столько будущих монголов,
                                             столько будущих татар.
Обмотав холстом подковы,
                                           знали три богатыря,
что над полем Куликовым —
                                              человечества заря.