Собрание сочинений. Том 7

10

Мама,
          мне страшно не то,
что не будет памяти обо мне,
а то,
       что не будет памяти.
И будет настолько большая кровь,
                                            что не станет памяти крови.
Во мне,
            словно семь притоков,
                                              семь перекрестных кровей:
русская —
                словно Непрядва,
                                             не прядающая пугливо,
где камыши растут
                               сквозь разрубленные шеломы;
белорусская —
                        горькая от пепла сожженной Хатыни;
украинская —
                       с привкусом пороха,
                                                       смоченного горилкой,
который запорожцы
                                 клали себе на раны;
польская —
                   будто алая нитка из кунтуша Костюшки;
латышская —
                      словно капли расплавленного воска,
падающие с поминальных свечей над могилами в Риге;
татарская —
                    ставшая последними чернилами Джалиля
на осклизлых стенах набитого призраками Моабита;
а еще полтора литра
                                 грузинской крови,
перелитой в меня в тбилисской больнице
                                                 из вены жены таксиста —
по непроверенным слухам,
                    дальней родственницы Великого Моурави.
Анна Васильевна Плотникова, мать моего отца,
фельдшерица,
                       в роду которой
                                            был романист Данилевский,
работала с беспризорниками
                                               и гладила по голове
рукой постаревшей народницы,
                                            возможно, Сашу Матросова.
Рудольф Вильгельмович Гангнус,
                                                       отец моего отца,
латыш-математик,
                           соавтор учебника «Гурвиц – Гангнус»,
носил золотое пенсне,
но строго всегда говорил,
что учатся по-настоящему
                                           только на медные деньги.
Дедушка голоса не повышал никогда.
В тридцать седьмом
                                на него
                                            повысили голос,
но, говорят,
                   он ответил спокойно,
голоса собственного не повышая:
«Да,
      я работаю в пользу Латвии.
Тяжкое преступление для латыша…
Мои связи в Латвии?
                                  Пожалуйста – Райнис…