Собрание сочинений. Том 7

Я пришел к тебе,
                           Куликово поле,
чтоб шеломы твои
                              прорастали в глаголе.
Я любого индуса пойму
                                       и зулуса
больше,
             чем чистокровного русского труса.
Трус убогий,
                     от страхов своих изможденный,
ты духовно в России
                                 еше не рожденный.
Разве Дмитрий Донской
                                       или Минин с Пожарским
так бы махонькой строчки в стихах испужались?
Разве Петр,
                   всю Россию бесстрашно проветривая,
задрожав,
                под сукно положил бы проекты?
Разве те,
              кто погибли за Родину в Бресте,
так тряслись бы за кресло какое-то в тресте?
Знали мы и на дыбе,
                                 ломавшей нам косточки с хрустом,
невозможно быть истинным русским —
                                                                и трусом.
Если б жили мы,
                           трусами умирая,
мы еще бы ходили в ярме у Мамая.
Если б трусы одни мельтешили и лгали,
то не пал бы рейхстаг,
                                    не взлетел бы Гагарин…
Но как будто бы яда смертельная трупность,
в чьих-то жилах
                          позорная черная трусость.
Трус,
         не лезь подпевать:
                                      «Эй, дубинушка, ухнем!» —
в телефоны врастая трепещущим ухом.
Несмотря на поддельные русские вкусы,
ну какие вы русские,
                                  если вы трусы!
Не целуйте их, женщины,
                                          в лживые губы.
Стыдно с трусами спать.
                                        Все они – душегубы.
Дети,
         камни кидайте в трусливо трясущихся папочек,
чью-то смелость связавших
                         тесемками бюрократических «папочек».
Убегай, поводок обрывая,
                                          собака,
если вдруг от хозяина
                                    трусом запахло.
Одного не пойму,
                            понимающий смелость как русскость:
почему
            никого
                       никогда не снимают за трусость?
Я пришел к тебе,
                            Куликово поле,
чтоб спросить,
                        преклоняя колени:
                                                      «Доколе?»

4