Собрание сочинений. Том 7

Шел мужик с дитем
                                 по полю белоснежному.
К чудотворцу шел он —
                                      к старцу Радонежскому.
Семь ночей кричал младенец
                                               тонко-тонко,
криком раненного в небе лебеденка.
Но стрела в нем не торчала ниоткуда.
Оставалось ждать единственного —
                                                          чуда.
Обвивая монастырь,
                                 светивший издали,
выла вьюга,
                   будто вновь камчи посвистывали.
А младенец замолчал,
                                   почти не вздрагивал,
и отец
          его от страха
                               даже встряхивал.
Но когда он постучался в двери к Сергию,
у младенца перестало биться
                                               сердце,
и сказал мужик убито и устало:
«Чудотворец,
                     твое чудо опоздало…»
И ушел мужик
                        тесать для гроба досточки,
и под вьюгу вспоминал
                                     о теплом дождичке.
Но когда принес он гроб,
                                        увидел старца,
а в клобук
                 живой младенец опростался.
Получилось это как-то так,
                                            нечаянно,
и, по-видимому,
                          старца не печалило.
Возопил мужик,
                           едва пришедший в чувство,
гроб роняя,
                   на колени рухнув:
                                                «Чудо!»
И ответил Сергий:
                              «Успокойся.
Подсушись —
                      ты взмокший, как с покоса.
Вишь —
             в клобук наделал твой пострел.
Я не воскресил его —
                                  согрел».
И когда Димитрий —
                                  князь московский —
прискакал однажды в монастырь:
«Погоди стругать для гроба доски!» —
старец его притчей угостил.
«Князь,
             мне не по нраву жить в притворстве.
За укор меня ты не взыщи:
что ты в келье ищешь чудотворца?
В зеркале ты тоже не ищи.
Поищи среди простого люда,
в тех,
         кто в босоте не виноват.
Только дайте сотворить им чудо.
Только не мешайте…
                                 Сотворят.
Воскресенья хочешь для Руси?
Обогрей
              и этим воскреси».
И вздохнул Димитрий,
                                     князь московский,
сам еще не зная, что Донской,
будто бы расстался он со скользкой,
гробовой навязанной доской.
«Ты скажи мне,
                         преподобный отче,
а не устрашатся ли в бою
отроков,
              еще незрелых,
                                     очи,
видя смерть —
                       чужую и свою?
Я их прозываю
                         «небывальцы» —
тех, кто не бывали на войне.
На мечах не разожмут ли пальцы?
Усидят ли в битве на коне?»
Сергий сделал знак ему:
                                        ни звука! —
и, оставив князя за столом,
сразу он два красных чьих-то уха
дверью прищемил —
                                 и поделом.
И за эти грешные их уши
в келию двух иноков он ввел.
«Надо не подслушивать,
                                        а слушать…
Вот и «небывальцев» я нашел.
Ну-ка,
          инок старший,
                                  оклемайся!
Ну-ка, расскажи нам,
                                  Пересвет:
очень тебе нравится мамайство?»
Засопел детина:
                          «Вовсе нет».
«А убить Мамая смог бы?»
                                           «Смог бы».
«Как же “не убий”?»
                                 «Да растуды».
«Видишь, князь,
                           у монастырской смоквы
выросли шеломы,
                             как плоды».
Сергий,
             Пересвету не переча,
подошел к другому силачу:
«Ты хоть раз бывал,
                                Ослябя,
                                             в сече?»
«Нет».
          «А хочешь?»
                               «Еще как хочу!»
Сергий у окошка на мгновенье
вслушался в какой-то дальний гуд:
«Что ж,
            придется дать благословенье.
Не благословишь —
                                так ведь сбегут».
Он всплакнул,
                        но лишь украдкой —
                                                         малость.
«Ну, Добрыни,
                        с Богом на врагов!
Жаль,
          мечей для вас не завалялось.
Дам двух монастырских битюгов».
Мчался князь,
                       и ветер набивался
в сердце,
              под стальную чешую,
а за ним скакали «небывальцы»
в битву небывалую свою.
И с крестов церквей слетали птицы,
видя в юных витязную стать,
и кресты хотели расщепиться,
чтоб для них двумя мечами стать.
И молились чудотворцы всюду,
ничего не зная наперед,
одному-единственному чуду
с именем единственным —
                                           народ.