Собрание сочинений. Том 7

Шершавая, как избушка
на ощупь, когда ни зги,
мне нравишься ты, горбушка,
за то, что бока жестки.

Меня калачом не заманишь
и царственным телом сдоб.
Другим оставляю мякиш.
Горбушку себе загреб.

Хочу, чтоб всегда ощущалась
среди кренделей-пустяков
горбушечная шершавость
у книжки моих стихов.

23 июня 1979

«Моя шея истончается…»

Моя шея истончается
от предчувствия беды.
Человек ожесточается
от конца своей звезды.

23 июня 1979

«В проверке вьюгой или мошкарой…»

В проверке вьюгой или мошкарой
еще не выявляется герой.

Надеюсь, мы себя не опозорим,
когда настанет час проверки горем.

Но высшему суду мы подлежим —
проверке счастьем – нашим и чужим.

23 июня 1979

Финал

Савве Кулишу

Глобус шашкой при обыске рубит солдат,
развалив его
                     от Кордильер
                                           до Карпат.
А другой
               протыкает подушку штыком,
перед обыском перекрестившись тайком.
Циолковский
                      от горя и от стыда
опускает глаза.
                         Его руки трясутся.
«Я, Любаша, поверить не мог никогда
в социальные революции…»
Дочь уводят жандармы под крик воронья.
Отступают куда-то все звуки.
Лишь звучит с безнадежностью:
                                                    «Верую я
в революцию – только науки…»
Не напрасно в колючках калужских кустов
вы,
     свой путь в бесконечность
                                                прокладывающий,
о бессмертии,
                      прыгая между крестов,
в ухо смерти
                     кричите на кладбище.
Год четырнадцатый настает.
Крик «ура!»
громыхает фальшиво и низко.
Всем,
         готовящим Родины подлинный взлет,
отвратителен взлет шовинизма.
Константин Эдуардович,
                                        градом камней
осыпает вас быдло,
                               сбивает подножками.
Учениц вы прикрыли крылаткой своей
с молчаливыми львами-застежками.
И под жирное
                       «Боже, царя храни!»
к строгой башне,
                           к светящимся безднам
вы сквозь все черносотенные кистени
ввысь уводите девочек в белом.
Каждый мыслящий русский —
                                                  он в нации той,
где гордились всегда чистой совестью,
где учили бессмертию
                                    Пушкин,
                                                   Толстой, —
а не в нации, где черносотенцы.
Драка страшная.
                           Бьют между глаз.
Но от всех патриотов нагайки,
                                                 целкового
защищает рабочий класс,
словно будущее,
                          Циолковского.
И бессмертна надежда,
                                      вошедшая в плоть,
колотящаяся под рубашкой:
шар земной
                   даже бомбой не расколоть,
а не то что какой-нибудь шашкой!
И громадою массы всей,
устремляясь к нездешнему свету,
ветром шапки сбивая с людей,
превращается башня в ракету.
Константин Эдуардович,
                                        в первый полет
вы уходите
                  с белыми
                                 по ветру бьющими
                                                               космами.
Головой пробивали когда-то вы лед,
а, пробив,
                оказались в космосе.
И рабочий,
                  забыв, что под глазом фонарь,
смотрит в небо такое,
                                   какого Россия не знала.
Это взлет человечества.
                                       Это финал
в жизни той,
                     где не будет финала.

24 июня 1979