Собор

— И все же я верю в зодчих. В перемены верю: разрушитель, вандал уже проклят нами, и будет проклят грядущими тоже. Вообрази себя катапультированным из этого зерновоза куда-то в далекое будущее, туда, где трудно было бы поверить, что ты жил в то время, когда только появлялись колумбы космоса, и ты еще вынужден был глотать вонючие дымы, чад заводов и считал это обычным, чуть ли не нормальным. Видел строителя жизни — и псевдостроителя тоже… И что был ты современником бюрократических рептилий, земноводных пресмыкающихся карьеризма, браконьеров, лишенных нерва, тупых, с холодной кровью, — собственными глазами видел их. Вот в той жизни, в которой уже не будет ни единого браконьера, ни малого, ни большого, где не пигмеев с тюбиками кашицы увидишь, а цветущих атлетов, людей, прекрасных душой и телом, тех, для кого чувство счастья стало нормой существования… Вообрази себя там! Каким оттуда явится тебе этот наш собор, и фрески Софии, и мадонны Рублева… Погляди оттуда на них. Оттуда определи им цену! Не такими ли глазами смотрим мы сейчас на художественные шедевры эллинов, этрусков, мастеров древнего Египта… Время будет уплотняться, века будут стареть, а искусству — молодеть вечно. Так-то, дорогой мой технократ!

Технократ считает, что из Баглая мог бы выйти хороший инженер, но для этого надо ему реже катапультироваться в область мечтаний, поменьше утопать в беспредметных иллюзиях, от которых вряд ли может улучшаться сортность будущей стали. Баглаю же кажется, что его товарищ излишне бравирует своим практицизмом, ибо каждому человеку присуще естественное желание заглянуть за грань веков, попытаться вообразить, какие движения души вызовет у потомка этот степной курган, этот мерцающий в солнечной дымке ландшафт плавней, и соловьиные трели весною на Скарбном, и эта девичья задумчивая песня, как раз долетевшая из огородной бригады сюда, на шлях… Как можно думать, что там уже не будет этого всего? А что же будет? Песни роботов? Картины, сделанные рукой электронных Рафаэлей? А как же с тем, что создала культура каждой нации? Как с собором, с Бортнянским, с народными обычаями и с неоценимыми находками Яворницкого?

Геннадию это кажется всего-навсего писаной торбой, с которой Баглай носится неразлучно.

— Ты хочешь, чтоб я этим гордился? Чтобы я был благодарен своим соплеменникам, придумавшим обычай целовать руку, и философию покорного теленка, который двух маток сосет, и мудрость «моей хаты с краю»? Хочешь, чтобы открывали на каждом углу вареничные, где, кстати, вареников-то и нет? — очки оппонента поблескивают уже сердито. — Может, кому-нибудь я и нужен такой, декоративный, а я не хочу быть декоративным. В пояс кланяюсь за такие приобретения, или как там наш ритуал велит: земной поклон! Когда слышу по радио, меня мутит от этих «поклонов», понимаешь? Земной поклон вам, королева полей Кукуруза! Земной поклон вам, царь Горох! Пшеничные паляницы надоели — на гороховую мамалыгу желаем перейти.

Баглай хохотал, катаясь по пшенице. Остроумными казались ему эти намеки на чрезмерное увлечение кукурузой да горохом. Сел, сжал за плечи желчного своего оппонента:

— Слушай… Но почему ты берешь только эти формулы старосветчины, вроде хаты с краю да покорных телят? Ведь в самом тебе сейчас говорит не смиренный теленок, а по крайней мере вепрь новой эпохи!..

Какое-то время они молчат, Геннадий протирает запыленные стеклышки очков, чтобы яснее разглядеть еще и такое:

— Обогащается ли духовно современный человек? А если обогащается, то за счет чего? Что именно он приобретает? А что теряет?

— Это мы и должны с тобой исследовать.

— Мы?

— Если не мы, то кто же? Вот ты все акцентируешь на худшем, на том, что и мне претит, особенно если это лишь декоративность и показуха. Но ведь было же не только это! Были не только формулы дремучего холопства, было иное, от чего мы ведем свою родословную.

— «Я син народу, що в гору йде»?[7]

— Не иронизируй, именно так.

— Мы — самые лучшие?

— Не самые лучшие, но и не хуже других… Мы сыновья такого народа, который таранил старый рабский мир бронепоездами своей ненависти. Матери в наследство нам передают не чванство, не спесь, не жалость, а чувство чести, доброты, достоинства и свободолюбия, а это ведь чего-то стоит! Сыновья Баррикадных улиц! Шевченкова гнева, Кибальчича мы сыны! Воздвигнуть эти соборы, или заводы, или металлургические цитадели эпохи… Титана революции поднять над нами… Друг мой, это не земных поклонов плод!

— Пусть так, но какую связь это имеет с кремневыми пищалями Яворницкого?